На ступеньке, бегущей вниз

Чтоб видеть его, она подпрыгивала, на несколько мгновений зависая в воздухе как балерина, но Нестор опустился уже глубоко и перестал видеть тех, которые были наверху.

– Ты уверен, что это будет скоро? – послышался голос. Это был Боб.

– Ты здесь? – спросил Нестор.

– Присядем перед дорогой, она будет длинная, – сказал Боб и сел на ступеньку.

41

За дверью был туннель, за туннелем – дверь. И так много раз.

Но идти было проще, чем когда-то прежде. Спасибо Ивану – не нужно было ни проходить сквозь стену, ни пересекать движущиеся ленты эскалаторов и разделяющие их балюстрады.

Все туннели были одинаковы, и Нестор, проходя, доставал свой кривой фломастер и помечал стены крестиком или кружочком. Чтобы знать, если они начнут ходить кругами.

– Мне кажется, – сказал Боб, – это у тебя все равно как отмечать путь по реке, ставя зарубки на борту лодки или крестики вилами по воде.

После этого Нестор стал чертить вместо кружочков птички, а вместо крестиков – галочки.

Иногда Боб вынимал у него из руки кривой фломастер и от сердца рисовал на стене большую матерную букву.

И вот, на стене очередного туннеля Нестор увидел все нарисованные им прежде птички и галочки, а матерные буквы сложились в большое красивое слово.

Нестор смотрел: это были буквы, это была стена, и буквы были отдельно от стены, на которой были нарисованы, и ясно было, что они всегда были отдельно.

Боб прав был насчет зарубок на борту лодки, и еще более прав, говоря о воде и вилах.

– Кровь отдельно, мозги отдельно, – пробормотал вдруг топорик Родион со своего места подмышкой и заворочался.

Нестор посмотрел по направлению его взгляда и увидел, что сверху по эскалаторам (все четыре дружно работали вниз) спускаются старухи в черном. У каждой была тряпка, которой она вела по своей полосе, стирая где пыль, где грязь, а где – нарисованные прежде слова и знаки, которые разбегались из-под наезжающей на них тряпки, словно собаки из-под ножа бульдозера.

У одной старухи, самой высокой и черной, была коса на плече. Хищный зловещий блеск витал над лезвием.

«Не на мою ли шею заточена эта секира?» – думал Нестор.

«Может, это конец, – думал он, – но хорош ли будет такой конец?»

Конечно, Родион рвался в бой, и кюкель, как всегда, был за пазухой, да и Борис, которого звали Боб, был готов пригодиться со своим гвоздем в сапоге. Но Нестор медлил обратиться за помощью.

Может быть, секира по шее – это выход? И следует уступить, склонить перед ней голову, принять как неизбежное? Но повлечет ли за собой отсечение головы во сне пробуждение в реальном мире или за ним последует продолжение знакомого сна с какой-то переменой обстановки – что можно будет назвать в некотором роде реинкарнацией?

«Нет, не хочу», – подумал Нестор, и лезвие косы изогнулось, стало короче. Теперь это была клюка, крюковатая палка, мгновенье еще – это был зонтик в руке, мгновенье другое – поднятая над головой шварная мибра.

Нестор пошевелил бровями, и части слов встали в правильный порядок – не шварная мибра, а опущенная к ноге мирная швабра.

Но хищный блеск секирного лезвия все еще витал над головами, пока не прилепился, наконец, к лезвию ножа, который Боб не успел еще вернуть в его место за голенищем.

42

У Бориса, которого звали Боб, был сапог на ноге, в сапоге был гвоздь, а за голенищем сапога – нож.

Нестор опасался насчет этого ножа, потому что ружье, как известно, один раз само стреляет, особенно если висит на стене, ну и нож, как тоже оружие, не должен остаться без дела.

А этот нож с прямым узким лезвием (а иногда – изогнутым в виде саблезубого когтя) и желобком для стока крови явно был способен на что-то большее, чем протыкание булочек с маком.

Конечно, об этих мелочах не стоило беспокоиться, но с тех пор как хищный блеск черной секиры приземлился на его – ножа – лезвии, опасения Нестора обрели реальную силу.

Поэтому Нестор чувствовал себя неуютно, когда Борис, которого звали Боб, со своим ножом оказывался у него за спиной, а это случалось. Нельзя сказать, что Нестор не доверял Борису, но нож и сам по себе мог быть способен на действие.

Нестор думал о ноже, и вокруг ножа, и около, а Борис, которого звали Боб, шел прямо впритык за его спиной. Нестору начинало казаться, что нож, о котором он думал, уже вышел из своего места за голенищем, как месяц из тумана, и, намечая место удара, колет его то в шею, то в спину между лопатками.

– А как поживает твой нож саблезубого вида? – спросил, наконец, Нестор, обернувшись.

– Вообще-то он у меня как штык прямой молодец, – сказал Боб.

– У меня был знакомый топорик, – сказал Нестор, – и он был заточен исключительно под старушек. Как увидит старушку, так хлебом не корми. Силой приходилось удерживать.

– Бывает, – равнодушно произнес Боб.

– А твоего молодца не приходится ли в какие-то моменты жизни удерживать силой? – поинтересовался Нестор.

– Не знаю, – сказал Боб, – мы как бы еще мало знакомы. Но всякий клинок должен получать иногда свой стакан крови.

– Стакан, это не слишком ли много?

– Пусть будет полстакана, если от сердца.