На суше и на море

Анна одинока, после многих попыток и переходов. На лестнице встречает соседку, с которой не задерживается. Они обмениваются улыбками, гаснущими уже на середине лестничного марша после расставания, в темном подъезде, не освещенном даже дежурным светом. Купит в киоске газету, не порадуют ее новости ни с конференции, ни из синода. «Вы на следующей выходите?» — удивит ее вопрос едущего с ней пассажира и ищущего выход. «Да», — она выйдет здесь и сообщество владельцев билетов совсем не ощутит потери. Анна остановится, свернет, пойдет прямо, свернет еще раз, за углом зайдет в аптеку, выкупит лекарство, дорогое, потому что по этому заболеванию скидок не положено. Никто не будет следить за ней, и, даже если бы земля провалилась у нее под ногами на углу улицы Жвирки, упоминания не осталось бы в отчете геологов, для которых мы недостаточно тектоничны. По своим собственным следам Анна вернется к остановке, иногда подходя к витринам, пару раз опять куда-нибудь зайдет и накупит вместо серьезных вещей чепухи. Пойдет дальше. Книжный магазин — море книг, суетная мудрость вперемешку с дармовой глупостью, обе ждут своего читателя, которому кажется, что учебник или роман может что-то возвестить. Ничего не возвестит, а стихи, что стоят на узкой полке в глубине, тоже никто не удержит в памяти. Мясной магазин, который еще недавно зиял пустотой, теперь полон, напихан внутренностями. А мебельный магазин вывернул комнаты наружу, показывая жизнь как бы со стороны подкладки.

Уже равнодушная, Анна проходит мимо магазинов, предложение не трогает ее, не будет она ни читать, ни переваривать. У костела наткнется на нищего — не моя зона. Анна преклонит колено в нефе: «Всеблагая, ниспошли милость Свою на нас, чтобы нам выстоять, когда вокруг катаклизм». Подаст милостыню на ремонт базилики — деньги, выброшенные в цемент и грязь. Перекрестится, обмакнет пальцы в рассадник бактерий, чашу со святой водой, вымывающей у верующих грязь из-под ногтей, водой негодной, хлорированной. Снова выйдет на улицу.

Вот так, кружа и натыкаясь на ложные пути, Анна возвращается, подходит со стороны банка, в тех же самых ботинках со шнуровкой, в декольтированной власянице. Перемешивается с толпой, как и она, блудной, кающейся.

Что они будут делать? Будут дергаться, но гарпун уже пронзил и не отпустит. Будут пытаться найти счастье друг с другом, напрасно совокупляться. Будут гнаться — это еще не конец — за жалким грошом, разбивая целостность, существующую только перед моим взором.

Они будут смотреть, вставать на цыпочки, высматривать счастливое число на борту трамвая — тринадцатый, и к тому же едет в парк. Смеркается, над рестораном зажигаются неоны и горят, горят красным светом, чтобы не испортить темноту. Из банка выходят маклеры, жадно поглядывая и на мой источник дохода. Проходят рядом, я встаю, отряхиваю брюки и направляюсь за ними, но и это еще не конец.

СУВЕНИРЫ

Ничего больше не буду писать. И вы не узнаете, как закончилась эта история. Не узнаете даже, как началась. Да и началась ли вообще. Было ли это стечением обстоятельств, когда в жаркий летний день (здесь я мог бы легко поместить его жаждущее воды описание) герой столкнулся с героиней, в цветочном магазине, в котором он купил (интересно, для кого) семь, пять, одиннадцать роз, три розы.

— Украсим? — спросила толстая продавщица.

— Украсим, — решила она, не дождавшись ответа.

Ловким движением обвернула стебли жесткой алюминиевой уже не фольгой, но еще не листом, втыкая в нее ломкий аспарагус, акцентированный пятном розовой ленточки, ибо цветы сами по себе недостаточно красивы. Заплатил ровно столько, сколько заплатил.

На выходе столкнулся с Анной, опрокинул ведро, в котором стояли тюльпаны, окатил себя и ее до колен, стал ходить вокруг, бурчать проклятия и одновременно извиняться (больше всего перед хозяйкой), чревовещатель, вы никогда не узнаете, что было сказано громко и что он пробурчал, загадкой останется содержание, список вещей и клочок бумаги с размазанным планом — цветочный, почта, книжный магазин и номер телефона, по которому он так и не позвонил, так как вода добралась также и до листка, и чернила расползлись, раздувая восьмерку пузырем. Он во что бы то ни стало хотел возместить расходы на предстоящую стирку.

— Какая еще стирка? — спросила Анна. — Вы что же, считаете, что я и туфли в стирку сдам?

Ее ноги были мокрые и гладкие, темные, как у мулатки, с розовым пятнышком, следом шрама под левым коленом, шрама, скажем так, от раны.

— Это моментально высохнет, — уверял он, — жара уже неделю не спадает и продлится до следующего циклона, который, однако, пока еще только собирается над Баренцевым морем. — И в доказательство дотронулся до брючин, противно прилипших к икрам. — Почти высохли, — соврал он, — поверьте.

Продавщица тем временем выжимала тряпку в ведро с цветами.

— Может, вы тогда и за тюльпаны заплатите? — с упреком обратилась она.

— Заплачу вам и за тюльпаны, — сказал он.

Быстро собрал их и вручил Анне.

— Пожалуйста, не надо, — запротестовала она.