На суше и на море

Сейчас мы видим Анну в дверях цветочного магазина, ползающую перед ней на коленях толстую продавщицу, зеленое, со вмятинами в нескольких местах ведро, оставшееся растение с латинским названием alia plantae, часы, висящие над прилавком, разложенные на поворотном стенде карточки, с соболезнованиями внизу, с поздравлениями наверху, вступающие друг с другом в контакт посередине — вроде как умереть на следующий день после именин.

И петь не буду. Пусть просят. Пусть топают, даже если они встали с мест и устроили мне овацию, не буду выходить на бис, пусть садятся. После последней, да, последней книги мера была перебрана, чаша переполнилась. Сначала годы я над ней работал, а потом еще месяцы провел над корректурой, оттиски, нечеткие и слишком плотно заполненные буквами, лезли мне в глаза, и даже на краткое время я не мог заснуть, всякий раз пробуждаемый тупым ударом нисходящей интонации, как стуком оконной ставни, хлопающей на ветру, предвестнике бури.

Не скажу, были и рецензии. Рецензенты, эти вши на воротнике, ценят мой талант. Вши ценят воротник, а тля положительно высказывается о цветках, в духе симбиоза. Сначала центральные СМИ поместили заметки в рубрике присланных новостей. Количество страниц, издательство, цена, даже в старой валюте, незавышенная. «Газета» выбрала меня человеком недели. Что происходит с людьми недели, когда проходит неделя? Пропадают? «Известный писатель опубликовал свой opus magnum», — написал «Пшегленд», недоучки, не знающие грамматического рода. Известный, кому, чем? Своей неизвестностью невеждам. Потом начались выпады критики, также знающей свое дело. Подныривание, слияние с течениями. Оскорбительные сравнения, которых я вовсе не заслуживал. Остроты, колкости по полной программе, познавательные метафоры, тяжелые, от которых носитель прогибается, как мул под ношей. Когда мой кот слышит слово «глобализация», он сворачивается в клубок, эдаким шаром-глобусом.

Под конец достали меня литературоведы, те, что ведают литеру, букву. Преклоняющиеся перед теориями, хранители культурной памяти, системы битов, а в частной жизни, сказал бы, разбитные, не помнящие, куда положили штопор, не исключено, что выбросили его вместе с пробкой.

Анна быстро забыла об инциденте в цветочном магазине, а потрепанные случайно доставшиеся ей тюльпаны положила на могилу неизвестного солдата, павшего в боях, положила рядом с другими цветами, гниющими там уже добрую пару недель. Даже забыла, за чем заходила в цветочный, а заходила она за средством против мух, которое наконец решило бы проблему заразы, разлетавшейся по всему дому, с цветка на цветок, несмотря на то, что, как только она ее заметила, зараженные экземпляры сразу же выставила на балкон. Однако зараза любит жилые помещения и, блудная, возвращается.

В пятницу или даже, ускоряя ход событий, в четверг Анна снова оказалась вблизи от них (от происшествий в жилых помещениях). Шла к подруге, всего-то две остановки, а потому подумала, что нечего ждать трамвая, что можно прекрасно пройтись, добавив лишнюю поперечную улицу, чтобы глянуть с запада на свою любимую залитую солнцем пуантилистскую картину, обратив взор на листву, через которую пробивался свет и, просеянный через нее, бросал на штукатурку старой виллы пятнистую тень, складывавшуюся в узор.

На этот раз он заметил ее раньше времени и сразу встал как вкопанный, однако, быстро придя в себя, поставил ногу на парапетик и, по причине отсутствия шнурков, стал застегивать ремешки на ботинках, сначала один, потом другой, хотя резинки под ремешками и так стягивали подъем, а пряжки были не более как декоративным обозначением застежек и элегантности. Во время этой операции он украдкой посматривал, как Анна приближается, и когда она была уже в паре метров от него, выпрямился, откашлялся и, не скрывая удивления, спросил:

— Как тюльпаны?

— Как розы, — парировала Анна, — уломали избранницу?

— Понимаете, — лихорадочно принялся он оправдываться, — они были для уходившей на пенсию секретарши, после которой в бумагах остался величайший порядок, и кипятильник, которым за тридцать лет службы она вскипятила океан воды. Адам Аньский. Я должен был еще раньше представиться, — он протянул руку к Анне, не уверенной, всю фамилию она услышала или только окончание.

— Анна, — ответила она и пробормотала свою девичью фамилию.

Она ничего не имела против того, чтобы он проводил ее. Они пересекли еще две поперечные улицы, все кружа около цели. День близился к вечеру, сытому и безлюдному, жители попрятались на террасах, что на задворках домов, со стороны садов, а перед фасадами бегали черные дрозды, какие-то нелетающие птицы, лаяла собака, сфинксоподобная, беспородная.