На суше и на море - 1961

Неудачный день. Плот бросили утром. В полдень вышли к р. Ним. Пошли с Чеботаревым искать переход. Оказалось, что река замерзла метров на двести. Ниже по течению она покрыта шугой, и перейти ее можно только по пояс в воде с переката на перекат. Нужно было делать мост, но поблизости не оказалось ни одного дерева, которое достало бы до противоположного берега.

Чеботарев предложил перейти по льду с шестами. Это чуть не стоило ему жизни. На середине реки он провалился и ушел под лед. К счастью, тонкие льдины разошлись, и с нашей помощью он выкарабкался на берег. Пришлось разводить костер и сушить его. Это задержало нас на два часа. Вечером на привале разговор о счастье…»

В дневнике Поливанова разговор о счастье остался только заметкой.

В этот день, перейдя Ним, они долго пробирались по увалам, заросшим густым лесом, и устали невероятно. С вершин увалов они видели горы.

Уже совсем стемнело, когда Лундин воткнул топор в сушину, огляделся и кликнул Колыванова:

— Борис Петрович, лучше места для ночлега не найти. Сушняку много, вода рядом.

Все остановились, сбрасывая мешки, натрудившие плечи. Но до отдыха было еще далеко. Сначала полагалось приготовить дрова, потом приготовить ужин, постели, уложить взятые за день образцы, сделать тьму разных дел и как можно быстрее, потому что от этого зависела продолжительность их отдыха.

Но вот дела были переделаны, все поужинали и сидели вокруг костра с кружками в руках, утоляя горькую жажду, мучившую их теперь постоянно, — так велика была усталость.

Чеботарев, задумчиво оглядевший всех при трепетном свете костра, вдруг оживился и сказал с прежней непосредственностью, о которой в последние дни уже стали забывать:

— На кого же мы похожи! Чисто братья-разбойники!

Колыванов, Лундин, Баженова, как по сигналу, оглядели себя и друг друга. Баженова быстро подобрала ноги в ободранных сапогах и запахнула куртку на груди, прикрывая прожженную полу. Лундин вытянулся во весь рост, раскинул могучие руки и закинул к темному небу широкое лицо. Колыванов выпрямился, опустив тетрадь, в которой записывал наблюдения за день.

— Так немного осталось! — сказала Екатерина Андреевна.

Лундин внимательно поглядел на нее и заметил:

— Немного, да самое трудное…

Чеботарев, как бы сам испугавшись того, что вызвало его легкомысленное восклицание, поторопился успокоить Баженову:

— Через неделю будем на алмазных приисках, а там на самолет и домой! — это прозвучало у него так вкусно и хорошо, словно дома их ждало бог весть какое счастье.

Колыванов молчал. В эту минуту он впервые подумал о том, как мало у них сил, чтобы благополучно закончить работу. То ли отвык он от Урала, то ли просто в этом году зима подступила раньше? Пока нет снега, они еще могут идти, а если начнется снегопад, мороз? И он невольно наклонил голову, чтобы никто не заметил его тревоги.

Взгляд Чеботарева остановился на поникшей, безмерно утомленной Баженовой. Василий с трудом отвел от нее глаза и тихо сказал:

— Вот думали, что после войны всем станет легче… А что вышло? То надо восстановить, это переделать, и опять не стало ни сна, ни покоя. Наконец все восстановили, еще краше построили, тут бы и отдохнуть, ан нет — новые времена, новые задания! То дорога в Китай, то на целину, то вот на Урал… И все спешно, все быстро. А теперь, когда о семилетнем плане заговорили, разве можно на передышку надеяться? Неужели вот так мы и будем торопиться всю жизнь, да еще и детям в наследство торопливость оставим?

Никто не ответил Василию, и он требовательно спросил, обращаясь уже прямо к Колыванову:

— Что же вы молчите, Борис Петрович?

— А кто говорил, что строить новый мир легко? — вопросом на вопрос ответил Колыванов. — А ведь мы — первое поколение строителей!

Лундин вытянул шею, поглядывая то на одного, то на другого. Добродушное лицо его не только приобрело заинтересованное выражение, но стало даже довольным, словно он ждал такого разговора.

— Насчет идей я и сам не так слаб, — сказал Василий, — а вот надо ли все делать в одно время да еще с таким напряжением? Вот, к примеру, идем мы, разведчики, по парме на зиму глядя… Поход наш — я ваши цифры видел, Борис Петрович, — даст государству сорок миллионов экономии. Так почему бы его, поход этот, не отложить до весны? А вдруг мы не дойдем? Тогда что же, весной других посылать или вести трассу вкривь и вкось, и те сорок миллионов псу под хвост? Как же будет-то, Борис Петрович?

— Ничего, Василий, мы дойдем, — нехотя пробормотал Колыванов.

Было в этом разговоре нечто тревожное, невольно приходили на ум россказни о самовольном прекращении работ, о распрях среди разведчиков, попадавших в подобное положение. Это добром не кончалось. Люди переставали верить в себя, в товарища и, случалось, погибали. Но видно было, что разговор этот возник не случайно. Вот и Лундин, взглянув на Екатерину Андреевну, вставил: