На суше и на море - 1961

Все сразу заговорили, перебивая друг друга. Барышев поглядывал снисходительно и высокомерно, всеобщее возбуждение казалось ему смешным. Баженова резко встала и вышла, простучав каблуками по паркету, не обращая внимания на неодобрительные взгляды. Лицо ее было бледно, но спокойно.

Колыванов невольно пожалел ее. Трудно ей будет сегодня разговаривать с новым мужем. И неужели она никогда не думала о том, что в сущности Барышев, если не злой, то совершенно равнодушный, себялюбивый, ничтожный человек, которого только удача подняла на высокий пост? Как она могла стать женой Барышева?

Колыванов не слушал прений. Барышев несомненно будет мешать ему, но все равно разрешение на дополнительные изыскания дадут. И когда Тулумбасов сказал об этом, он не был даже рад. Он все еще думал, что надо бы поговорить с Екатериной, предостеречь ее.

Выходя из кабинета, он увидел секретаршу начальника, которая шепнула ему:

— Екатерина Андреевна просила вас зайти к ней… Она только что пошла домой…

— Я не знаю, где она живет, — хмуро сказал он.

— Как не знаете, она живет на своей старой квартире, — удивленно ответила секретарша.

— На старой? — он оттопырил нижнюю губу, что делало его похожим на ребенка. — Как на старой?

— Так, на старой…

Колыванов внезапно посуровел, словно вспомнив что-то, и тихо сказал:

— Передайте Екатерине Андреевне, что я вылетел в Красногорск. Завтра мне нужно идти с изыскательской партией. Извинитесь за меня. — Борис Петрович поклонился и быстро вышел. Секретарша растерянно смотрела вслед ему, часто-часто моргая длинными ресницами. Из кабинета стали выходить усталые люди и, окружив ее, о чем-то спрашивали.

— Ах, да подождите вы немного! — вскричала она и выбежала из комнаты, но Колыванова уже не было…

8

Колыванов медленно шел по улице городка, соразмеряя свои движения с той острой внутренней болью, что осталась, и наверно надолго, после встречи с Екатериной.

Он шел по улице, рассуждая о том, как изменится жизнь этого лесного города, когда они, именно они, строители, проведут сюда железную дорогу.

Его размеренные шаги были странно похожи на те, какими он ходил в госпитале, когда приходилось беречь незарубцевавшиеся раны. И он с горечью подумал:«Не так уж ошибаются люди, утверждая, что человек одинаково страдает и от душевной и от физической боли». Подумав об этом, Колыванов резко убыстрил движения, не замечая, как стало суше лицо, как сами собой сжались челюсти. Да и каждое движение на самом деле было болезненным для сердца.

Внезапно глаза его потеплели, улыбка тронула губы, он устремился вперед. Перед ним было знакомое здание конторы строительного участка, обычный стандартный двухэтажный дом, но взволновало Колыванова какое-то движение у конторы, шумные разговоры, веселые оклики, внезапно сменившие тишину, которую так не любят строители. Колыванов пошел быстрее, отвечая на приветствия и внимательно разглядывая оживленную толпу.

Впереди всех, держа за поводки низкорослых рогатых оленей, стояли остяки, внешне равнодушные ко всему. Но Колыванов видел, какого труда стоит им сдерживать возгласы удивления при виде разнообразных инструментов и странных ящиков, что громоздились перед домом на деревянном тротуаре. Кое-где в толпе виднелись охотники с заплечными мешками, в лузанах, надетых поверх ватников и коротких полушубков, с ружьями, собаками, жавшимися к ногам. И в этой разнообразной оживленной толпе носился Чеботарев.

Да, Колыванов поступил правильно, вызвав старого сослуживца. Он имел время проверить способность Чеботарева обрастать людьми, вовремя собрать их и передать им свою живость и упорство в выполнении предначертанных приказов. Он, конечно, еще слишком молод, чтобы самому уметь управлять людьми, направлять их усилия туда, где они наиболее необходимы, но он еще успеет вырасти и стать не только центром толпы, но и ее главным двигателем.

Чеботарев увидел прежде всего веселую улыбку Колыванова. Значит, у начальника все хорошо, напрасно он вчера так угрюмился. И быстро пошел к нему, раздвигая окружающих.

— Разрешите доложить, товарищ начальник! — закричал он своим звонким голосом, каким всегда докладывал результаты особо трудной работы. — Разрешите доложить, — повторил он, — лесорубов я собрал, в райкоме договорился о вызове оленных людей, — он щегольнул местным выражением, показывая, что теперь-то чувствует себя совсем привычно в новых условиях. — Вот они, прибыли, а кроме того, вас ждет Григорий Лундин… — на этом имени он невольно споткнулся, посмотрел на Колыванова светлыми глазами, в которых вдруг мелькнула тень, и добавил совсем тихо: — Вот беда с ним, Борис Петрович, совсем его контузия придавила. Я было попытался его утешить, а он и рожок свой в карман спрятал…

То, что Чеботарев обратился по имени-отчеству, означало: он кончил официальный доклад и в своем начальнике снова видит просто друга. Колыванов потрепал Василия по плечу, тихо ответил:

— А ты на глазах у других не шибко жалей… Сам помнишь, каково тебе было, когда в госпитале какие-нибудь шефы начнут вздыхать о твоих страданиях. Поди не раз к черту посылал?