На суше и на море - 1961

— Охотники сюда не заходят, — сухо пояснил Колыванов. — Скорее всего это хищники, золотнишники. А у них не очень разживешься!

И тут Чеботарев, душа которого требовала дружеского разговора, шутки, компанейской ночевки у людного огня, сердито сказал:

— Совсем вы очерствели душой, Борис Петрович! Не мудрено, что ни простить, ни понять никого не можете!

Колыванов вздрогнул, но не ответил. Выдернув из-за пояса топор, он с такой силой ударил по лесине, оставляя метку, что сколол щепу чуть не вполдерева.

Он засек румб направления на дальний дымок, поправил мешок на плечах:

— Пошли!

Чеботарев зашагал за ним, но почему-то уже не испытывал никакого удовольствия от того, что будет ночевать у чужого огня.

Путь оказался долгим и утомительным. Они спускались все ниже в долину, и все гуще становился нежилой, неохотничий лес — урманная заросль ольхи, ветлы, мелкого пихтарника. Устав молчать, Чеботарев спросил:

— А почему вы считаете, Борис Петрович, что золотнишники нам не помогут?

Это был призыв к примирению, просьба о прощении. Колыванов оглянулся, хмуро улыбнулся, сказал:

— Мало тебя жизнь трепала, Василий! Отнюдь не все люди — твои друзья!

С этим Чеботарев согласиться не мог. Обрадованный тем, что Колыванов как будто забыл его злые слова, он принялся разубеждать инженера:

— Нет теперь человека, которому наше дело было бы безразлично. Стоит сказать, что будущую трассу разведываем, каждый с охотой поможет. Времена не те, и люди теперь стали другие!

Колыванов опять оглянулся, спросил:

— Откуда же Барышевы берутся?

— Ну, вы скажете… — забормотал сбитый с толку Чеботарев.

Колыванов сухо пояснил:

— Если там золотнишники, им благотворительностью заниматься не с руки. Люди идут в тайгу тайком, все припасы несут на себе. У них одна забота: поработать неделю-другую. А тут придут чужие люди, объедят и уйдут… Да золотнишник скорее умрет, чем допустит постороннего человека к своему тайнику.

— Ну, если так, — сказал Чеботарев, похлопав по прикладу ружья, — мы здесь сами представители закона!

— Ты и в самом деле не вздумай угрожать! — рассердился Колыванов. — Золотнишнику легче тебя выследить и пустить пулю в затылок…

Тут они снова увидели дымок. Он оказался почти рядом, на берегу речки, что петляла по дну лога.

Весь берег речки был покрыт ямами, похожими на медвежьи копанки. От каждой ямы к речке шла тропа, по которой золотнишник носил породу для промывки. Вдруг Чеботарев тронул Колыванова за руку, шепнув:

— Знакомый…

Он увидел золотнишника, работавшего на речке. Высокий, худой человек, с длинной шеей, на которой торчала маленькая, похожая на змеиную головка, возился возле вашгерда, сбитого из расколотых пополам лесин, снимал добычу. Он только что достал со дна ящика рогожку, на которой оседало золото при промывке, и готовился перенести ее к огню. Чеботарев сделал шаг из кустов и негромко сказал:

— Бог на помощь, товарищ Леонов…

Леонов опустил рогожку на землю, вильнул длинным телом в сторону и вдруг выпрямился, подняв ружье, которого Чеботарев до этого не замечал. Теперь золотнишник стоял спокойно, только выпуклые глаза бегали по сторонам, словно ища, откуда еще может грозить опасность. Он вглядывался в нежданных гостей, выставив вперед ружье.

— А, железнодорожнички! — вдруг сказал он совершенно спокойным голосом, который так не вязался с этим направленным на Чеботарева и Колыванова оружием. — Привет и поклон. Проходите, гостями будете, а водки поставите — хозяевами станете… Далеко ли с попутным ветром идете?

— На Алмазный, — сказал Чеботарев, беря инициативу разговора в свои руки. — А ты что, пенки снимаешь?

— Какие пенки, — спокойно ответил Леонов. — Видишь, земля ничейная, кто первый палку взял, тот и капрал, а у кого ружье, тот и вовсе хозяин. Табачку нет ли, железнодорожник?

— Как не быть, — невозмутимо сказал Чеботарев. — А у тебя свежего хлеба не найдется? Сухари до смерти надоели…

— Лепешки вчера пек, да без соли, — с сожалением ответил Леонов.

— Соли у нас ворох, есть и порох, — сказал Чеботарев. Леонов опустил ружье и шагнул вперед, загораживая рогожку с намытым золотом.

— Что ж, милости прошу к нашему шалашу, — лениво сказал он, показывая на черневший невдалеке шалаш. — Проходите, гости богоданные…Только дай табачку на цигарку, служивый, а то две недели не куривши в парме…

Чеботарев щедро отсыпал ему табаку на клочок газеты и прошел за Колывановым. По всему было видно, что золотнишник думал только о работе. Сбросив мешки у входа, они вошли в шалаш и присели на пеньках возле дымокура.

Хозяин замешкался.

— Убирает золотишко… — шепнул Чеботарев.

Но Леонов уже подходил к шалашу. Должно быть, он хранил свои припасы где-нибудь в другом месте, потому что в руках у него были две испеченные в золе лепешки.

— А вы, товарищ начальник, что ж молчите? — спросил он. — Неужели и вправду такое чудо будет, что сюда пройдет железная дорога?

— Пройдет, — неохотно ответил Колыванов.

— Значит, совсем нам вольной жизни не станет?

— А кто тебе мешает? — спросил Чеботарев. — Парма велика. Пойдешь в другую сторону.

— Места привычные больно, — с сожалением сказал Леонов.