На суше и на море - 1961

— Врешь, длинношеий черт, я тебе не сдамся! Я все вытерплю, а тебя все-таки поймаю…

В этот день они прошли по заданному направлению всего десять километров.

14

Весь следующий день они шли по изъеденному вредителями умершему лесу. Было тяжело смотреть на голые, серые, поднимающие к небу свои мертвые ветви деревья.

Путники шли молча. Чеботарев рубил тропу, так как упавшие стволы преграждали путь подобно завалам, какие когда-то делали против танков. Колыванов работал с инструментами.

В этот день они впервые начали курить мох. И не столько голод, сколько отсутствие табака делало их путь таким тяжелым, их самих такими раздражительными.

К вечеру они выбрались из мертвого леса. И увидев зеленые деревья, колючие заросли можжевельника, который на Урале называют вересом, они воспрянули духом. Трудно понять, почему человек иной раз так радуется переменам, хотя и знает, что они не принесут ничего хорошего. Ведь в этом хвойном лесу, где ползучие растения цепко оплели деревья, идти стало значительно труднее. А между тем они были рады живому лесу, словно он вселял в них надежду, что выживут и они, усталые, голодные люди.

Они развели костер там, где их застигла темнота. Первый раз ужинали без соли. Бросив в котелок двух кедровок, застреленных Колывановым, и горсточку крошек, сварили суп. Но еда не насытила, только согрела. Они лежали возле костра и молчали. Теперь для них стало привычным молчание.

Вдруг Колыванов зашевелился и сел. Он протянул руку ладонью вверх, затем встал, втягивая носом сырой воздух, словно принюхиваясь. Чеботарев смахнул с лица что-то холодное и тоже приподнялся.

Шел снег. Тяжелый, сырой, он падал крупными хлопьями, первый снег зимы. Колыванов отошел от костра, наклонился и ощупал землю. Снег не таял. Он покрывал траву и сучья, мох и хвою ровным плотным слоем. Колыванов вернулся к огню, сел на сухую подстилку, охватив колени руками.

— Снег, — сказал он устало.

— Стает, — предположил Чеботарев.

— Ненадолго, — ответил Колыванов.

— Теперь осталось шестьдесят три километра, — утешил его Чеботарев. — Все равно дойдем.

— Видишь ли, Василий, если говорить правду, я боюсь, что мы не выдержим. Что-то такое произошло со мной. Раньше я бы мог вылечиться от такой болезни. Пошел бы к начальнику строительства, попросился бы бригадиром и стал работать, как все, а теперь…

— А что теперь? Здесь вы, Борис Петрович, тоже стали рядовым. Здесь от такой болезни и лечиться легче, — с беспокойством заговорил Чеботарев. — А возвращаться нам все равно далеко, да и стыдно перед лесом отступать…

— Не стыдно, — сказал Колыванов, — не стыдно, а нельзя. Если мы отступим, Барышев поведет трассу неправильно…

— Так в чем же дело? Если вы это знаете, как же можно говорить об усталости? Это что же, сдаваться что ли? Эх, Борис Петрович!

В неверном отблеске огня Чеботарев увидел, как на лице Колыванова появилась принужденная улыбка.

— Значит, сдаваться не станем, Василий?

— А раньше сдавались? — задорно сказал Чеботарев.

— Ну смотри, Василий, этот разговор был последним. Больше говорить не станем. Будем идти.

— Есть идти, Борис Петрович! — воскликнул Чеботарев, счастливый тем, что тяжелый разговор окончен.

Они укладывались спать, когда в лесу послышался треск сучьев. Сразу же вскочив, они схватили ружья. В освещенном костром пространстве показались две согнутые фигуры. Чеботарев взвел курки.

— Вот они где, — услышали они голос Лундина. — Нашли пропажу!

Охотник бросил к огню мешок. Рядом с Лундиным стояла Екатерина Андреевна.

Чеботарев, удивленно рассматривавший пришельцев, вдруг нагнулся к мешку, потрогал его и закричал, вскочив на ноги!

— Мой мешок! Мой! Где вы его взяли?

— Что ж, товарищ начальник, плохо гостей встречаешь? — Бросил охотник, не обращая внимания на Чеботарева уже развязывавшего мешок. — Али гостям не рады?

— Почему вы вернулись? — сухо спросил Колыванов.

— Пословицу вспомнили, что одна головня и в печи не горит, а две и в чистом поле курятся… Да еще вещички ваши вам, поди-ко, пригодятся, думали…

— Василий, налей им чаю, — сказал Колыванов. — Где Леонов?

— Отпустил, — хмуро ответил охотник. — Не хотел руки марать, да и грех на душу принимать тоже не следует. Отдал ему ружье с дробовыми патронами, чтобы он, черт длинный, не вздумал нас пострелять, а вещи ваши взял.

— Как вы его нашли?

— Он сам на нас наткнулся. Тоже на огонек вышел. После-то пополз было обратно, да я его уже учуял. Пострелял он малость, да все обошлось. Сдался.

— Что ж ты его добром да лаской не приветил? — язвительно сказал Чеботарев, с наслаждением закуривая махорку, которую первым делом достал из мешка. — Ты же проповедовал, что доброй душе другие души открываются? Заглянул бы в его душу? Она, видать, добрая, гляди, пол-осьмушки табаку нам оставил. Как ты думаешь?

— Черна больно, — ответил охотник. — Садитесь, Екатерина Андреевна, вон чай готов…

— Садитесь, садитесь, — заторопился Колыванов, подбрасывая дров в огонь. — Здоровы?