НА СУШЕ И НА МОРЕ 1965

Первые дни я наслаждался отдыхом, комфортом и прохладой. После шести месяцев, безвыездно проведенных в знойных сертанах[12] Мату-Гросу, захолустный городишко Розарио казался столицей, а скромный отель «Батаклан» — дворцом. Старенький кондиционер отчаянно шумел, мешая спать, зато навевал живительную прохладу. О ней я мечтал в душные тропические ночи, задыхаясь под противомоскитной сеткой, вспоминая заснеженные склоны Татр, скрип лыжни и морозный ветер в лицо. Длительные лишения заставляют взглянуть на самые заурядные блага цивилизации совершенно по-новому. Вода со льдом кажется нектаром, свежая газета — откровением, а холодный душ — маленьким чудом. Но прошла всего неделя, и я стал тяготиться праздностью, тем более что конца ей, кажется, не было видно.

С некоторых пор все не ладилось — одно к одному. Таинственной тропической болезнью захворал мой помощник Казимерж Глава, и его пришлось отправить в Розарио. Здесь ему не сумели помочь и переправили в Рио. На всю партию осталось только два инженера: я и Рамирес. К сожалению, Рамирес, хоть и считался инженером, был только техником, и к тому же малоопытным. А тут еще в довершение бед начало пошаливать оборудование, то и дело что-нибудь портилось и ломалось. Просто удивительно, до чего быстро изнашиваются машины в тропическом климате. Я нервничал, слал радиограмму за радиограммой, но вместо запасных частей приходили одни успокоительные обещания и сообщения о высылке груза. Как выяснилось впоследствии, он затерялся где-то среди путаной сети бесконечных бразильских дорог, и я подозревал, что неспроста. Ведь американцы настойчиво утверждали, будто нефти в Бразилии нет и быть не может. А чешские ученые, внимательно изучив геологическое строение материка, решительно заявили: «Нефть должна быть!» Вот тогда-то государственный концерн «Петробраз», к великому неудовольствию американцев, и заключил договор на разведку нефти чешскими специалистами. Так я очутился за тридевять земель от родины. Решающее значение сыграло мое знание португальского языка.

Работы хватало; нам и вдвоем с Казимержем приходилось нелегко, а одному стало совсем туго. Однако я и не помышлял сворачивать разведку и продолжал бы ее при любых условиях, если бы не авария передвижной электростанции. При весьма неясных обстоятельствах вдруг сгорел генератор, мы остались без электроэнергии, нечем стало вращать бур и нагнетать глинистый раствор в скважину, электромоторы застыли, и работы прекратились. Это было тем досаднее, что уже показались первые следы нефти. Тогда я кинулся в Розарио в полной уверенности, что все улажу в считанные дни. Но представитель «Петробраза» окатил холодным душем с первых же минут.

— Не так просто и не так легко у нас все делается, как вам кажется, сеньор инженер. Надо подождать…

— Но позвольте! Чего ждать? Перемотать обмотку генератора, и все. Это же пустяковое дело!

— Возможно, возможно. Где-нибудь в другом месте — да, — саркастически улыбнулся чиновник и, загибая пальцы, принялся обстоятельно перечислять мытарства, предстоящие злополучному генератору.

— Если это так сложно, тогда дайте новый.

— Хо-хо! Вы шутник, легко сказать?.. Нет, сеньор Бартош, послушайтесь меня, наберитесь терпения и не портите крови понапрасну.

— Предположим! Но сколько ждать?

— Может, месяц, два или три. Кто знает?

— Черт возьми! — не выдержал я.

— Не надо расстраиваться, сеньор инженер, в нашем климате это вредно. Кстати, ваш коллега отбывает на родину. Здешний климат ему противопоказан. Очень жаль, но ничего страшного, уже ищут замену. Вот телеграмма, читайте…

Телеграмма была последней каплей, я совсем приуныл. С Казимержем мы подружились и прекрасно сработались, а теперь приедет новый, незнакомый и, конечно, непривычный к местным условиям человек. Да и когда еще приедет? Такие дела быстро не делаются…

— Как же быть? — невольно сорвалось у меня.

— Поживите пока здесь, сеньор Бартош. Отдохните, погуляйте, а там все постепенно и уладится. Может, и скорее, чем я думаю. Кто знает…

Так я застрял в Розарио.

Перепадали частые грозовые дожди, а в промежутках беспощадно палило тропическое солнце, нагнетая влажную духоту. Днем я отсиживался в номере, отводя душу в длинных письмах домой, а вечером выбирался на Авениду, как звали в Розарио длинную, горбатую центральную улицу. В городе я никого почти не знал, кроме нескольких официальных лиц, но со мной нередко здоровались и с каждым днем все чаще, люди здесь приветливые. Ответив, я шел своей дорогой, а позади еще долго доносился шепот: «Инженер… Из Европы… Чех!..»