На суше и на море - 1966

Рисунок Анюя Матвей Каргополец выполнил с поразительной точностью: верно изобразил изгибы главного русла, отметил притоки, пороги и перекаты, нарисовал приметные горы, мысы и даже Анадырский хребет, именуемый на рисунке Камнем.

В левом углу чертежа казак нарисовал компасные румбы, пометив юг полуденным солнцем, север — полярной звездой, путеводными светилами мореходов.

В избушке у истоков Анюя жил не только грамотей, но и многоопытный путешественник, выполнивший с помощью компаса совершенную по тому времени «чертежную роспись» Анюя.

— Вот тебе и лоцманская карта! Все перекаты и пороги как на ладони. Приставай вовремя к берегу, осматривай опасные места.

Костя был прав: чертеж землепроходца открывал нам Анюй с верховьев до устья, точно с птичьего полета. Костя призадумался, рассматривая рисунок:

— Не пойму, куда он пер? Помнить, в конце грамоты: «а от крепости шли бечевой шесть недель»; вот и путь он свой обозначил. Выходит, Каргополец шел из Нижне-Колымской крепости вверх по Анюю к Камню?

Действительно, куда же пробирался он со своей смелой подругой? Вернувшись с Аляски в Нижне-Колымскую крепость, мореход повернул обратно на восток, по сухопутью. И почему высадка русских людей на новый материк не оставила следа в переписке целовальников^[20] Нижне-Колымской крепости с якутскими воеводами? Ведь челобитные и «отписки» той эпохи чутко откликались на все события, связанные с открытием новых «землиц».

Возникало много неясных вопросов.

Илья, прищурившись, разглядывал на свет горящий рубин. Он вертел перстень и так и сяк, то приближая камень к глазу, то отдаляя его.

— Чего ты суетишься?

— Птица в красный озеро тонула, — ответил старик, — на дно буквы хоронила.

— Какая птица, какие буквы?!

Я взял перстень и вгляделся в драгоценный камень.

— Что за дьявольщина! Смотри, Костя, рисунок какой-то.

Костя повернул камень, и вдруг он отделился вместе с золотым ободком короны, открыв печать с выгравированным рисунком. Летящий орел нес в когтях три сплетенные буквы замысловатого вензеля: «И. И. Б.»

— Ну и чудеса! — воскликнул Костя. — И перстень именной!

Ни одна буква не совпадала с именем землепроходца.

Владелец перстня с именной печатью был, очевидно, человеком знатным. В XVII веке по имени и отчеству величали лишь бояр, воевод и царей.

В одинокой хижине у истоков Анюя нам досталась уникальная коллекция реликвий XVII века. Найденные вещи носили отпечаток не только глубокой старины, но и роскоши и богатства…

Серебряная сопка

Вцепившись в ослабевшие ремни, Илья стягивал мертвым узлом поклажу. Я всей тяжестью наваливался на рулевое бревно, удерживая на стрежне наш треугольный плот, похожий на полураспущенный веер.

Вокруг вздымались островерхие сопки. Анюй в этом месте стискивали каменные щеки, и взгорбившийся поток гнал плот с ошеломляющей быстротой. Сухие бревна почти не погружались в воду, и мы летели среди пенистых гребней точно на ковре-самолете.

Утром Костя проводил нас в плавание. На его обветренном лице мелькнула тень тревоги, когда быстрые струи подхватили и понесли шаткий плот. У меня тоже сжалось сердце; Костя оставался с горсткой пастухов в безжалостной северной пустыне. Вырвутся ли они из ее объятий?

— Крепче руль, старина!

Костя сбросил с плеча винчестер и пальнул.

«Р-ра… р-рах…» — откликнулось эхо. Ответить прощальным салютом мы не успели. Река круто повернула, и Костя с дымящимся винчестером скрылся за лесистым мысом.

Полдня мы мчались вниз по Анюю без всяких приключений. Полая вода доверху наполняла русло, скрывая мели и перекаты. Не застигла врасплох и быстрина в скалистом проходе. Землепроходец разрисовал на своей карте «щеки», сдавливающие долину Анюя и вязью написал: «Быстер матерая вода».

Колымчане до сих пор называют матерой водой глубокие, удобные для плавания места. Поэтому, не опасаясь порогов, мы вошли в быстрину и теперь неслись сломя голову в гремящем каньоне. С высоты скал наш плот, вероятно, казался спичечной коробкой, а люди, примостившиеся на нем, муравьишками.

Продовольствие, спальные мешки, путевое снаряжение Илья завернул в палатку и притянул арканами к бревнам.

Бесценные реликвии плавания Дежнева, добытые в хижине землепроходца, я сложил в рюкзак и надел его на себя. Золотой перстень с рубином красовался на моем исцарапанном пальце. Фрагменты грамоты и чертежную роспись Анюя спрятал в планшетку, накрепко зашил просмоленной бечевой и сунул за пазуху. В любую минуту можно было вытащить сумку — полюбоваться сквозь прозрачный целлофан редкой грамотой или посмотреть путеводный чертеж.

Илья восседал на вьюке, невозмутимо покуривая костяную трубочку. Меня восхищало олимпийское спокойствие старого охотника. Коренные жители Севера не умеют плавать, и любая катастрофа в стремительном потоке Анюя могла обернуться для него трагически.

Приплясывая у рулевого бревна, я чувствовал себя заправским плотогоном. Впрочем, треугольный плот не особенно нуждался в управлении, он великолепно держался на самой стремнине.