На суше и на море - 1972

«Еще бы! — думал Гусев. — Ты можешь и прыгать и петлять, как заяц, тебя не убудет. Торопись, торопись, ты ведь знаешь, что йога у меня болит…» Он хромал, злился, но не отставал от Тасеева. После маршрута на Иканмикот они впервые шли вместе, и ото сковывало и раздражало обоих. Грязные снежники и мутные холодные ручьи то и дело пересекали путь, а потом пошли еще более неприятные каменные развалы. Не верилось, что тут бывали люди, но об этом напоминала заброшенная дорога, которая, петляя, все-таки вела к станции. Гусев с неодобрением посматривал на приближающийся горб горы. На нее еще взобраться надо, а потом и спуститься. Нога болела.

11

Вечер застал их на горе. Золотистые пухлые облака ползли над перешейком, скрывая домики станции, но Тихий океан и Охотское море были открыты. Массивы вулканов, до половины укутанные туманом, казались колоссальными воздушными островами.

«Неужели я-проделал этот путь? — удивился Гусев, ощупывая ногу. — Боли-и-ит. Зверски. Распухла. Сапог лопнет. При первой возможности отдамся во власть фельдшера, пусть ломает, тянет, выправляет, но сделает мне ногу. Но еще туда шлепать и шлепать… — Он посмотрел вниз. — Путь небольшой, но нога… Что с ней такое? Гангрену бы не нажить. Будь палатка, заночевал бы тут».

12

Притча о дороге. Тасеев не оглядывался, мучительно, как свой собственный, ощущая каждый шаг Гусева. Лучше бы у него болела, все было бы легче. На горе не заночуешь — ветром сдует, туманом повьет. Он не оглядывался, но чувствовал боль, терзавшую Гусева. «Забрать у него рюкзак? Но там вроде ничего тяжелого и не осталось. Не хватало еще заночевать в двух километрах от Палого…»

Неровная, поросшая лопухами дорога. Зато чай у Палого будет как в сказке! Тасеев не знал, как сказать об этом Гусеву, но ему хотелось чем-то его ободрить. Теперь он был уверен, что они дотянут. А у Палого будет легче. И он спросил равнодушно:

— Болит?

Гусев не ответил и, прихрамывая, вышел вперед. «Ладно, — подумал Тасеев, — скорость отряда — скорость слабейшего…»

Глава четвертая

1

Утром хлынул дождь, шумный, крупный, недолгий. Ветер с ревом проносился над поселком, выгоняя дым из печи в комнату. Чертыхаясь, Тасеев навел порядок и открыл окно, чтобы выбросить в ручей грязную тряпку. Его обдало сырым ветром. Ближайший к обрыву дом выглядел странно: приподнялся и вздулся, как рыбий пузырь. Его продавило валуном, свалившимся с каменной стены, запирающей глубокую бухту. Скалы темной тенью просматривались за ливнем.

Гусев, делавший в соседней комнате разминку, утих, угомонился и появился на кухне с пачкой сахару в руках. Почти сразу пришел Павел Палый. Он долго разувался, снимал телогрейку, брезентовые рукавицы. Круглое лицо сияло в ореоле широченных бакенбардов. Богоподобное лицо. Вдохновенное. Кивнув, он прошел к столу и, вытерев полотенцем Тасеева руки, сказал проникновенно:

— Вам бы с женами сюда, ребята. Лучше жизни не будет! Квартиры — какие угодно, скотину можно завести, а картошку вырастим сами. Я даже лук выращиваю. И вот коммуной бы зажить. Чтоб жены пацанов рожали, а вы поселок держали в руках. Это все плавбазы, — пожаловался он. — Были здесь и женщины и пацаны, кашалотов разделывали. Но в море кашалота разделать легче. Пришли плавбазы, и лопнул мой поселок. Остался один, свинью держу да пленки на сейсмографе меняю. Вся работа. Летом еще ничего, а зимой, ребята, вывих! В туалет по веревке ползаю. Такие ветры. Из полушубка выносит.

Гусев хотел ввернуть слово, но Палый сказал:

— Не мешай, кореш. Тебе с приятелем хорошо, ты наговоришься сколько душе угодно. Наверное, только и дел у вас что болтать. Друзья, сразу видно. Дай и мне сказать, а то я только прогнозами занимаюсь.

— Что прогнозируешь?

— Насчет свиньи. Выживет или нет. Одна не выжила. Я ее, стерву, на транспорте вез. При выгрузке ребята ей ногу вывихнули. Она так визжала, что я ее чуть не прибил. Отошла. Картошку я тогда не сажал и стал кормить свинью рыбой. Жрала, как баклан, а все худая. Думаю, от тоски. Я ее пожалел и зарезал. Килограммов пятнадцать костей, остальное — шкура. А сейчас у меня другая свинья. Ребята с транспорта подкинули. Думаю, выживет.

Он опять не дал заговорить Гусеву:

— Вам бы жен сюда, ребята, и работайте себе. Остров большой. Не поселок, а город построить можно. Жалко землю, пропадает земля, пустует. Вроде и камни, но свои, российские, как от сердца оторвешь? Так и мучаюсь… А теперь спасибо, отчаевался. Виктор, подай туфли.

— Туфли? — удивился Гусев.

— У порога стоят.

Тасеев тоже взглянул на туфли: это были огромные, грубые солдатские башмаки.

— Это что! — охотно пояснил Палый. — Раньше нога у меня на два размера была больше. Знакомый хирург пальцы ампутировал, когда я в Медоре поморозился. Мучился я — ни сапог, ни туфель на свою ногу найти не мог. Самому шить приходилось или в калошах ходил, спасибо «Красному треугольнику». А теперь готовое могу брать на базе. Ну пока! Пора пленку менять.

2