На суше и на море - 1979

За нашими сборами следила вся Вожгора. Так по крайней мере мне казалось, когда мы закупали продукты в сельмаге, готовили рыболовную снасть и ремонтировали лодку — длинную и узкую, как сигара (а лучше сказать — как пирога), ладью с высоким заостренным носом.

К берегу, около Сережиного дома, сходились все любопытные. Ребятишки с надеждой поглядывали на «дяденьку корреспондента», увешанного фотоаппаратурой, умоляли щелкнуть их. Но иногда и кто-нибудь из мужиков спускался ближе к воде, и начинались бесконечные разговоры про то, как в шестьдесят пятом (или в шестьдесят шестом?) году приезжал вот такой же корреспондента может, «скусствовед», бог его знает, — в общем, довольно шустрый малый; как обхаживал он здешних старожилов, просил показать переход на другую Пижму. Дни тогда стояли жаркие, и оводы кусались, как собаки. А «корреспондент» был одет с форсом, ходил налегке, вот и прихватили его эти твари. Да так, что «маму» стал звать. А ведь человек был ученый, в очках.

— И чем же все кончилось? — спросил я, хотя финал этой назидательной истории был уже почти ясен.

Рассказчик, худой, верткий мужичок, довольно заулыбался.

— Известно чем, — он оглядел меня с ног до головы. — Прямым авиарейсом Вожгоры — Архангельск. Далее — Москва…

— Неужели они такие страшные, эти оводы? — продолжал я подыгрывать своему партнеру.

— А ты поезжай, не бойся. Вернешься — нам расскажешь… Ну, а ежли увидишь шубу, вывернутую наизнанку, не пытайся ее примеривать. Это, значит, он самый и будет — Михайло Иванович. — И тут все разом грохнули хохотом.

— Кончай травить, Николай! — вступился за меня Сергей. — Зачем пугать нового человека? — Но рассказчик уже разошелся; да и публика требовала продолжения.

— Вот у вас, в России, как стенгазеты называются? — спрашивал он, дергая меня за рукав. — «Крокодилы» да «Ерши», верно?.. А у нас в леспромхозе «Овод» висит. Знаешь, почему? Потому что архангельские оводы пострашнее нильских крокодилов…

Всем почему-то хотелось, чтобы я никуда не ехал. А председатель Вожгорского сельсовета Евгений Вячеславович Ляпунов без всяких обиняков заявил, что незачем бестолку гонять по реке, что Вожгоры для журналиста — просто кладовая материала. Выбирай, что. душе угодно: деревянная архитектура, народный промысел (шитье карбасов), лесное хозяйство, животноводство. А еще, как сказал Ляпунов, можно написать о вожгорском характере — веселом, неунывающем, неистощимом на шутки и выдумки.

— Таких вам старичков подберем — ахнете! Народ-то у нас говоркой. Ему только повод дай — начнет щекарить из поговорки да в присказку… Тут к нам из Москвы этнографическая экспедиция приезжала, на магнитофон стариков записывала. Пять часов лента бежала, ученые уж проголодались, а наши все трещат да трещат. Как по книге читают! Не выдержала экспедиция. «И долго так можете?» — спрашивают. «Да нет, — говорят старики, — недельку только и сможем. Потом обождем, пока вы в Москву за новыми кассетами слетаете, и снова начнем наговаривать»…

Что верно, то верно. Вожгорцы издревле слыли заядлыми острословами и пересмешниками. Существует даже легенда, будто свой род они ведут от скоморохов, скрывавшихся в северных лесах от гнева «тишайшего» царя Алексея Михайловича. Писатель, путешественник и этнограф С. В. Максимов, который побывал в Вожгоре более ста лет назад, в своей книге «Год на Севере» отмечал, что здешний народ довольно-таки прохладен к православному вероучению. Красноречивее всяких слов служила здешняя церквушка, вся заросшая мхом и «в службах по зимам едва выносимая». С ее растрескавшихся икон смотрели почерневшие лики святых. Местный священник, принявший писателя за важное должностное лицо, жаловался, что крестьяне на исповеди не ходят, у причастия не бывают и ждут только случая, чтобы «впасть в неизлечимый и неисправимый грех»…

Однако, смягчившись, воздал должное исконному вожгорскому трудолюбию, сказав, что в деревне изготовляют очень красивые чашки, ковши, ложки и блюдечки. «Некоторая часть из народа уходит на морские промыслы, а большая занята ловлей лесного зверя и птицы. Для птицы они прокладывают тропы и зовут эти тропы путиками. Идут эти путики одного хозяина вдоль нашей безграничной тайболы на великие десятки верст».

Так было здесь сто с лишним лет назад и кое-что из исконных промыслов сохранилось и поныне. В Вожгоре не погас отзвук высоких традиций прошлого.

При других обстоятельствах я бы, конечно, пожил здесь подольше. Но экспедиция «С Пижмы на Пижму» была задумана мною давно, за чтением «Книги Большому Чертежу». Тут уж действовали свои законы.

Едва мы оказались в устье Пижмы, Сергей сбавил обороты мотора.

— Камни! — предупредил он. — «Ветерок» надо беречь.