На суше и на море - 1981

На нас давно уже не было ничего сухого. Придя с вахты, мы выжимали одежду — вдвоем брались за штаны или куртку и выкручивали. Затем развешивали ее на переборках. Ощупав то, что уже висело, выбирали наименее влажные вещи. Одевались, как на вахту, и забирались в койки. Накрывались одеялами и спали, пока не раздавались три удара в люк и возглас: «Эй, внизу! Восемь склянок!» А наверху нас встречал ливень, отвесный либо стелющийся по ветру. Вахты менялись молча: шутить настроения не было; веселье и смех почему-то казались столь же неуместными, как насвистывание или игра на волынке. Мы больше не гадали о том, что нас ждет впереди: суеверный страх оказаться снова среди льдов заставлял говорить обиняками. Вместо «когда доберемся домой» произносили «если доберемся», а вскоре и вовсе оставили эту тему.

Уныло тянулось время. Стирку, штопку и чтение мы забросили, только ели, спали да выходили на вахту. Сидеть в кубрике было неудобно, мы в основном лежали. Чтобы защититься от воды, заплескивавшей на бак, люк в кубрик закрывали наглухо; воздух в этой тесной и сырой норе был таким спертым, что лампа, подвешенная к бимсу, горела синим пламенем. И все же я никогда не чувствовал себя таким здоровым, как после трех недель пребывания в таких условиях. Я набрал в весе. Аппетит у всех был отменным.

Постепенно ветер стал задувать и с юга, и мы ставили тогда все паруса. Так понемногу продвигались на восток. Однажды ночью ветер окреп, заснежило. Тьма сгустилась. Грот, взятый на гитовы и гордени, заполоскался и захлопал на ветру. Капитан приказал его убрать. Первый помощник собрался вызвать наверх всю команду, но капитан остановил его, сказав, что люди выбьются из сил, если их часто поднимать, пусть с этим справляется дежурная вахта.

Никогда не забуду, как нам тогда досталось. Ветер достиг ураганной силы и хлестал нас дождем и снегом. Мы работали без рукавиц, чтобы не сорваться. Несколько раз мы подтягивали парус на рей, но его срывало, прежде чем удавалось закрепить. Чтобы обнести сезень вокруг паруса, приходилось ложиться животом на рей, когда же сезень был обнесен, завязать его удавалось далеко не сразу. Мы то и дело бросали все к черту, колотили по рею руками, чтобы не отморозить пальцы. Наконец кое-как закрепили наветренную половину паруса и пошли на другое плечо рея. Там было не легче: ветер сместил парус в эту сторону и его пришлось тянуть вверх по вздыбившемуся из-за крена рею. Почти полтора часа занимались мы этим.

В пятницу, 22 июля, с утра подул устойчивый южный ветер; мы шли под зарифленными парусами. После полудня я, третий помощник и еще два матроса перекладывали в кормовом кубрике наши хлебные запасы. Вдруг через люк засветило солнце. Наши сердца радостно забились. Мы так давно не видели солнца. Это было словно доброе предзнаменование. Даже на лицах самых суровых и невозмутимых из нас появились улыбки. Тут мы услышали, как на палубе раздался дружный возглас и первый помощник прокричал что-то у трапа, ведущего к капитанской каюте. Мы не расслышали, что именно он прокричал, но капитан тут ж выскочил на палубу. Все это было неспроста. Но что же произошло? Корабельная дисциплина не позволяла нам покинуть свое место, мы только поспешили окончить работу. Третий помощник заметил высунувшегося из камбуза буфетчика и спросил его, в чем дело. «Земля, сэр! Разве вы не слышали? Капитан говорит, что это мыс Горн».

Тут уж все мы в мгновение ока выскочили на палубу.

Слева на траверзе виднелся скалистый берег. Это был остров Статен (Эстадос), расположенный к юго-востоку от мыса Горн.

В жизни не видел я более угрюмого места: лед и скалы, расцвеченные кое-где пятнами чахлой кустарниковой растительности. Да и не мог выглядеть иначе этот остров, лежащий как межевой камень на границе двух океанов, под ударами снежных шквалов.

Но каким бы мрачным ни казалось это место, мы готовы были плясать от радости. И не потому, что за много дней впервые увидели землю, а потому, что остров этот говорил нам: мыс Горн пройден, впереди — Атлантика.

Олег Басов САРЫГ

Повесть

Рис. В. Масленникова

Хлопнул винтовочный выстрел. Крупный шакал завалился на бок на бегу и ткнулся мордой в землю. Из-за цветущих кустов кандыма, розовым облаком окаймлявших тугайный лес, вышел охотник.

Грозный звук заставил умолкнуть соловьев и дроздов. С резкими криками взлетели с деревьев кваквы и белые цапли. Заметались над высокими тополями черные хлопья грачей. Было что-то до крайности нелепое в этом выстреле, в гибели зверя в мирное майское утро.

Охотник, не торопясь, подошел к трофею, вытащил нож, обрезал уши и сунул их в сумку.

— Есть документ, — проворчал он, — будет и премия. А сейчас займусь выводком…