На суше и на море - 1981

Через определенное время как-то привыкаешь к океану. Морская поверхность перестает задерживать внимание. Глянешь равнодушно на однообразную и словно вспаханную плугом водную пустыню, и не возникает в душе никаких эмоций. В голове лишь цифры, выражающие видимость, высоту волны, состояние поверхности моря, волнение…

В старину верили, что океан не прощает равнодушия к себе. Конечно, не следует подозревать его в особом коварстве, все дело в психологии человека. Так уж устроен он, что привыкает ко всему, даже к тому, к чему привыкнуть, казалось бы, невозможно. И, увлеченный работой, как-то теряет бдительность. Но океан «по-джентльменски» напоминает о себе.

Однажды, закончив очередную станцию, мы подняли концевой груз на борт, и третий штурман, наблюдавший за работой с мостика, по обыкновению скомандовал в машину дать ход. Мы принялись снимать отсчеты температуры воды. Леша шел вдоль стойки и диктовал данные, а я, прислонившись спиной к надстройке, записывал. «Донец», набирая скорость, менял курс и развернулся лагом к волне. Услышав гулкий удар, я поднял голову и увидел, как над фальшбортом стеной встала гривастая, в белой пене и полосах волна — точь-в-точь такая, какие можно видеть на японских гравюрах. Я даже не успел испугаться и зачарованно смотрел, как Леша присел, ухватившись обеими руками за стойку. В следующее мгновение волна всей мощью рухнула на палубу, некто могучий подхватил меня, положил на свою ладонь — возле самого моего носа промелькнула траловая лебедка — и опустил на палубу около комингса трюмного люка, столь бережно, что я не ощутил ни малейшего толчка. Несколько секунд я лежал, еще не веря, что все обошлось, потом вскочил, мельком увидел, что Леша тоже поднимается. Встревоженное лицо третьего на секунду появилось в окне рубки и исчезло: он опрометью бросился к переговорной трубе, поняв свою ошибку. При сильном волнении на полном ходу волна нет-нет да и перехлестывает через низкий борт «Донца», и потому нельзя было давать полный ход, пока мы не снимем отсчеты и не покинем палубу.

Это своеобразное предупреждение Нептуна о том, что с ним шутки плохи, было как нельзя более кстати, так как работали мы в неспокойном районе.

Штурманский состав бдительно следил по ежедневным картами погоды за перемещением тайфунов, и обычно мы успевали отвернуть от какой-нибудь разъяренной «красотки». На одну из них, великолепную «Джуди», не обратили должного внимания, потому что она направилась в сторону. Но она, коварная, резко изменила курс и буквально бросилась на нас. Мы «побежали» от нее, однако ушли недалеко, и она задела нас краем.

Низкие грязно-серые облака застлали все небо, океан сделался темно-зеленым. Что и говорить, зрелище предстало великолепное, хотя смотреть было нелегко: ветер выжимал слезы из глаз. Он истошно и разноголосо выл в снастях, то басовито, то переходя на отчаянный визг. Змеящиеся полосы брызг трепетали над волнами. Казалось белое кисейное покрывало легло на верхушки волн, и сквозь его прозрачное узорчатое полотно океан выглядел почти черным.

Солнце скатилось за горизонт, оставив нас наедине со стихией. Там, где оно зашло, над самой границей воды и неба, понизу черных облаков осталась кровавая полоса. Теперь я знаю, как выглядит «пасть дракона».

Все же «Джуди» оказалась еще игривой: как следует припугнув нас, она так же стремительно умчалась. И уже на следующий день мы двинулись к очередной станции.

Знакомство с Токио

И вот после многих дней и ночей плавания мы на рейде Токийского залива. К нам подваливает аккуратный, чистенький «пайлот», и на борт поднимаются японские чиновники. Прославленная японская вежливость так идет к их аккуратной форме, что кажется, будто они так и родились в мундирах.

Берег — рукой подать, и когда я ступаю на чужую землю с борта рейсового катера, доставившего нас к пирсу, никак не могу разобраться толком, что во мне преобладает — удовольствие моряка, ощутившего под ногой твердь, или радость встречи с незнакомой страной. Утро августовского дня насквозь пронизано ласковыми, нежаркими еще лучами солнца; мы купаемся в свежем по-утреннему воздухе. Из многочисленных лавчонок, лепящихся по обеим сторонам узкой припортовой улочки, смешиваясь в терпкий «букет», ползут незнакомые запахи японской кухни: ароматы восточных приправ и соусов, жареной рыбы.

Через пятнадцать минут мы в центре города. В Токио поражает тесное соседство различных транспортных линий, многоэтажность движения. Выйдя из метро, порой попадаешь в подземный квартал с магазинами, кинотеатрами, барами, оттуда — на забитую автомобилями улицу, над которой подняты на разных уровнях линии автострад и железной дороги, а еще выше, на изящных бетонных эстакадах, — монорельсовые дороги. Движение левостороннее, приходится к нему привыкать и, переходя дорогу, поворачивать вначале голову направо.