На суше и на море - 1984

Удивительно удачно с эстетической точки зрения расположен кишлак Ташкурган — среди высоких гор, на плоском зеленом плато, под скальным обрывом которого беснуется холодная Кызылсу.

— Сказочный заброшенный город, — сказал я, не в силах скрыть восхищения перед мрачноватой картиной. — Здесь, что же, не живут люди?

— Жили, — по обыкновению улыбаясь, ответил Салим Содыкович. — Выселили в 75-м году. Я сам переселением руководил. В Каршинскую степь переселили людей, в хорошие дома. Что, красиво, да?

Да, было красиво даже тогда, когда мы спустились в кишлак и остановились перед одним из домиков, на котором вывеска, казавшаяся столь неуместной, свидетельствовала, что именно здесь находится контора заповедника «Кызылсуйский».

— Триста двадцать четыре семьи было, около двух тысяч жителей, — добавил директор. — В отрыве от всех жили, понимаете. И арчу рубили нещадно — видите, склоны облысели вокруг. Тут уж ничего не поделаешь: или кишлак, или заповедник.

Но и сам кишлак был теперь как прекраснейший заповедник — здесь даже две мечети сохранились двухсот-трехсотлетней давности, с плоскими крышами, деревянными колоннами, сильно облупившейся эмалевой росписью. Когда-то по этим местам проходил знаменитый Шелковый путь — путь купцов и торговцев шелком, коврами, всевозможными экзотическими изделиями и пряностями с Востока. Караваны двигались с юга на север и с севера на юг, здесь была остановка, отдых, потому и вырос кишлак Ташкурган. Редкие селения удостаивались чести иметь хотя бы одну мечеть, а здесь целых две. Законсервировать бы разрушающиеся дома, отреставрировать мечети, сделать Ташкурган неотъемлемой частью заповедника «Кызылсуйский» — вот был бы экзотический музей!

— Самая главная проблема заповедника — это браконьерство, — говорил между тем Салим Содыкович. — За два последних года 17 тысяч рублей на штрафах набрали. Кто приходит? Жители соседних кишлаков. Кабана стреляют, коз, а то и медведя свалят.

— Как же они проходят сюда?

— Пешком, на лошадях добираются… У нас егерей не хватает, чтобы справиться со всеми.

В первый же день организовал Салим Содыкович экспедицию на лошадях «для прессы» — кроме меня приехали режиссер и оператор Ташкентского телевидения, чтобы снять фильм, — а был с нами еще лесник Парда Рустамов. Для меня, как и для режиссера телевидения Соттара Далабаева, путешествие верхом было первым в жизни…

Признаюсь, с каким-то необычным чувством, почти мистическим, смотрел я на гнедого с густой светлой гривой жеребца, на которого мне предстояло забраться. Спросил, как его зовут.

— Лошадь Турсунбая, — был ответ. Другого имени не было- здесь не принято давать имена лошадям, как в России.

Седло оказалось широким, удобным, отчасти оно даже напоминало кресло с очень маленькой спинкой. Но таким оно казалось лишь поначалу… Мы покинули двор конторы, покачиваясь в седлах, миновали вымерший Ташкурган, спустились к реке, поднялись на противоположный берег.

— Видите, какая красота у нас, — повторял Салим Содыкович, широко поводя рукой, как гостеприимный хозяин.

А я… я изобрел для себя психологический прием, при котором мысленно берешь свое сердце рукой и мягко сжимаешь его, чтобы оно не выпрыгнуло. Перед глазами и под свисающими с седла ногами то и дело разверзались обрывы и пропасти, а тропинка была узенькой и ненадежной, а то еще и усыпанной срывающимися в бездну камнями, и даже лошадь опасливо и медленно переставляла копыта, и так легко было вообразить себе, что она оступилась и висит на передних ногах, а я, разумеется не удержавшись в седле, лечу в пропасть вместе со всеми своими фотоаппаратами и объективами…

Самый героический подвиг я совершал тогда, когда, мучительно превозмогая себя, отрывал руки от уздечки и брался за фотоаппарат. Но удивительно, что именно тогда жизнь начинала потихоньку возвращаться в мои затекшие до бесчувствия части тела.

Снежные вершины постоянно виднелись впереди — один раз до снега было рукой подать, — мы пересекали то рыже-бурые, выжженные солнцем, то изумрудно-зеленые склоны, поросшие травами. Среди них высокими желтовато-белыми свечами стоял эремурус Кауфмана. Встречались и коричневато-розовые, менее эффектные соцветия эремуруса Ригеля. То чаще, то реже толпились вокруг не очень высокие, похожие на аккуратные елочки деревца арчи, этого выносливейшего из деревьев, растущего очень медленно — за год ствол древовидного можжевельника становится едва ли на миллиметр толще. Дерево это вечнозеленое, как ни странно. Каково же ему хранить свою мужественно зеленую хвою и в сумасшедшую среднеазиатскую жару, доходящую до сорока градусов в тени (да еще и под лучами горного солнца!), и в трескучие морозы, когда температура опускается до минус сорока пяти!