На суше и на море - 1984

Черников снял со стены гитару, рассеянно прошелся по струнам, взял несколько аккордов. Полное, добродушное его лицо напряглось, но не натужно, как бывает со слабоголосыми, просто переживал он эту песню про корабли, как будто сложенную про него самого. Впрочем, почему бы и нет?! Были в его памяти льды, стиснувшие борта в проливе Лонга, были переходы по Северному морскому пути, были ожидания, длящиеся полгода, ведь не так уж часто подходят к его Африке корабли.

— Знаешь, Борис Ильич, — сказал вдруг Черников, прижав ладонью струны, — почему маячники клеши не носят?

Ермак, листавший лоцию, удивленно посмотрел на Григория.

— Сам посуди, — продолжал тот, оставив гитару. — На каждом маяке хоть один бывший моряк да найдется — значит, и традиции должны быть флотскими, а они брюки предпочитают узкие.

— Опять случай из моря житейского вычерпнул? — поощрительно засмеялся капитан. — Давай, Гриша, а то давненько ты не вспоминал.

— Не со мной это было, — оговорился Черников. — Даже не скажу точно, где приключилось. Только не на Кроноцком — там маяк молодой — и не на Озерном подавно. Значит, или на Петропавловском — тому скоро полтора столетия стукнет, или у нас, на Африке.

— Так вот, пароходы дизелей еще не знали, кормились углем. Порядки тоже были, как в старину… — Черников остановился.

— Линьками за провинности драли? — поинтересовался Ермак.

— Нет, линьки еще раньше сгинули. И не перебивай… Словом, обнаружилось на маяке, что продукты вдруг с каждой ночью таять стали, как сосульки на припеке. Не успели ящик печенья открыть- к утру пустой. Электричество тогда еще редко где было, свечами пробавлялись, так свечи едва ли не пачками стали пропадать. Друг на дружку смотрели, следы вокруг дома изучали, наконец, нашли в углу дыру…

— Крысы, — уверенно сказал Ермак. — Тоже мне следопыты у вас собрались.

— Да не у нас! — рассердился Черников. — И не перебивай, уже заканчиваю. На крыс подозрения были. Твари они зловредные, нахальные, но их ни с кем не спутаешь. Вечно за стенами да в подполье пищат, снуют, не стесняются. В общем гадали, рядили да смастерили ловушку. И попался в нее лемминг, полярная зверушка. Ну, думаю…

— Признался все-таки, — сказал я. — Факт твоей биографии. Черников отмахнулся, не поддерживая, но и не отрицая, и увлеченно продолжал:

— Поселили его в ящике от печенья. Живет неделю, месяц, даже кот коситься перестал. А тут приходит к осени пароход. Значит, почту привезли, уголь и прочее.

Первым делом все в кают-компании собрались — письма разобрать. А тут морячок в гости заходит, клёшник, каких мало. Поговорили, порядили. Увидел ящик, спрашивает, кого, мол, держите. Услышал про лемминга, загорелся, покажи ему да покажи. А приоткрыли крышку — зверек возьми да и выпрыгни.

В доме гвалт, суматоха, бросились мы его ловить, один морячок стоит в центре, будто колокольня, и хохочет. Тут вижу, зверушка-то передо мной. Бросился я на нее, а лемминг, не будь дурак, к морячку и в штанину к нему нырк!.. Мы и обрадоваться не успели — теперь уж точно словим, как гость вдруг в крик. Смотрю, а лемминг вылетает из другой матросской штанины, и только мы его и видели…

— Лемминга?

— И морячка тоже. Рванул он на пароход и до последнего гудка даже на палубе не показывался, боялся, что засмеют.

Я вышел на пустую палубу. Корабельные винты взбивали пену за кормой. Океан был непривычно тих, и в этом ночном безмолвии казалось, что один только наш корабль ощутимо смещался в пространстве. Остальное — и океан, и Луна — было недвижимым, только лунная дорожка тянулась за нами, как на буксире, дробясь вдалеке о почти неразличимый берег.

В каюте все спали. На столике лежал забытый кем-то «Фрегат «Паллада»». Я раскрыл книгу наугад, едва ли не сразу отыскав строки: «… теперь в туман он, как ни напрягал зрение, не мог видеть Нервинского маяка. У него только и было разговору, что о маяке «А что это там, как будто стрелка?..» — сказал я, указывая вдаль. «Ах, в самом деле… Виден, виден», — торжественно говорил он и капитану, и старшему офицеру… радуясь, как будто увидел родного отца».

Встрече с маяком радовались и сто с лишним лет назад, во время путешествия Гончарова, и задолго до него. Свет маяка может быть и радостным, и тревожным. Если ритмично вспыхивающий огонь вовремя откроется штурману, значит, по-прежнему верен курс; если же глухая темнота и не думает расступаться перед долгожданными вспышками или пульсирующие отблески позже, чем надо, появятся на горизонте, любое спокойствие разлетится вдребезги.

В лоции, что пролистывал я в каюте капитана, перечень маяков был бесконечен. Плавучие маяки, маяки на мысах и островах, маяки упраздненные и засветившие вновь. Даже странно вспоминать, что первым строителям этих «огней надежды» совсем непросто было ставить в опасных местах свои спасительные для моряков колонны. Этому мешали даже жители приморских городков и деревень, считавшие, что свои и так найдут дорогу, а чужой парусник, пришедший издалека, может и не с добрыми намерениями приближаться к их берегам.