На суше и на море - 1990

Тимофей зашел в палатку, покопался в своей котомке и выложил из нее почти все содержимое. Взяв ее полупустую и оставив ружье, направился вверх по склону, в ту сторону, куда ушел тигр.

— А что же ты ружье не берешь?

— Сачем? Моя амба стреляй нелься.

— А если он нападет?

— Амба меня трогай нет хоти. И моя амба стреляй не моги, ранше амба мой бох был.

— Как твой бог?!

— Давно, давно амба и орочи один отеца был.

— А, теперь понятно. По вашей вере тигр и орочи имеют одного предка. Поэтому тебе нельзя его стрелять, даже при защите. Но тигр не знает о том, что вы, орочи, с ним родня, и может задавить тебя за милую душу! Но я ему не родня и пойду с тобой с ружьем.

— Нет, твоя ходи не нада. Моя один ходи. — И столько было в его взгляде мольбы, что я решил авансом взять грех на свою душу.

Он быстро пошел вверх по склону по следу тигра. Я проводил его взглядом, пока он не скрылся за деревьями, и, взяв ружье, топор и рюкзак, направился в обратном направлении: «в пяту тигра», то есть туда, откуда он пришел.

След тигра вел по пойме реки, густо поросшей высоким, в рост человека, вейником. Пройдя километра полтора, в зарослях вейника я увидел площадку не более десяти метров в поперечнике. Посредине на примятой траве лежал лось. Хищник крался так тихо, что даже густой вейник, раздвигаемый им, не шумел и не потревожил сохатого. Тигр подобрался к жертве на пять-шесть метров и, сделав огромный молниеносный бросок, вскочил ей на шею. Лось, не сделав и одного прыжка, тут же рухнул со свернутой головой. Тигр выел у лося только грудь, все остальное было не тронуто. Насытившись, полосатый огромный кот оставил свою добычу и попутно, видимо ради любопытства, прошел мимо нашей палатки.

После ухода тигра от добычи на пиршество прибежали два соболя и без драки съели печень. Но тут вездесущая росомаха отогнала соболей и принялась за легкие. Звери въедались в лося изнутри — так было легче, оставляя сверху тушу нетронутой. Отрубив заднюю часть, я принес ее к палатке.

Разделав мясо, поставил его вариться, а нарезанное ломтиками стал жарить на раскаленной печке. Поглощая сочные лангеты, я вспомнил предубеждение орочей: нельзя трогать мясо, принадлежащее тигру. И хотя не верил я в эти предрассудки, но какое-то смутное подсознание вызывало внутреннее беспокойство. Я быстро собрался и пошел стороной вдоль следа ороча, ушедшего за тигром без ружья.

Начинал сыпать мелкий снежок. Вверху, в кронах елей и пихт, шумел ветер — к ночи надо ждать пурги. Следы тигра, а за ними и следы лыж вели по склону сопки, не спускаясь в долину и не поднимаясь в горы. Постепенно следы стали расходиться: тигр пошел прямо по долине ключа на север, а след лыж отклонился к господствующей сопке, поросшей пихтой и елью.

Снег сыпал все гуще, и ветер уже не шумел, а гудел в вершинах Деревьев. Сопка поднималась полого и переходила в небольшое плато. При подходе к нему в гуле ветра мне послышались какие-то посторонние глухие звуки, которые по мере моего приближения усиливались. Вскоре впереди я заметил отблески огня, мелькавшие среди деревьев. Еще несколько шагов, и передо мной открылась небольшая площадка, расположенная посреди плато, в окружении первобытной тайги. С противоположной стороны над площадкой возвышалась скала, венчаемая аянской елью.

Под скалой горел яркий костер, перед которым двигались какие-то тени. Вначале я ничего не мог рассмотреть в наступающих сумерках, но, и разглядев, не понял, что к чему. Я видел только непонятную фигуру у костра и слышал частый стук, все убыстряющийся и убыстряющийся, перешедший наконец в непрерывный рокот.

Шумит ветер, стонут деревья, крутится снег, пляшут снежные вихри и языки огня, обволакиваемые рокочущим звуком, а в свете костра мечутся странные тени.

Уж не духи ли гор собрались на свой шабаш в этом глухом и диком месте, расположенном в самом средоточии горной страны? В честь чего они устроили свой праздник, поднимая эти снежные вихри?

В своих скитаниях по тайге и горам мне не раз приходилось встречаться с удивительным и непонятным на первый взгляд, но естественным и объяснимым при внимательном рассмотрении. Наконец я начинаю понимать, что вижу наяву один из древнейших религиозных ритуалов. Передо мной происходит обряд языческого поклонения богам. Я воочию вижу сокровенный, идущий от души разговор язычника со своими богами. Это ритуал камлания, который теперь редко кто может наблюдать.

В свете костра какая-то страшная рожа прыгает и кривляется. Ленты, повязанные вокруг пояса, развеваются в жарких струях костра. В руках этого страшилища рокочет маленький бубен. Бубен всего с тарелку, но кожа его, натянутая до предела от жара костра, рокочет и гудит, перекрывая вой пурги.