На суше и на море - 1990

Через несколько минут мы были у здания подъемника. Взяли билеты «туда и обратно». Оставалось еще несколько минут, и мы, задрав головы, с любопытством рассматривали гигантскую, высящуюся перед нами стену, на которую наброшены, словно тонкие нитки, тросы канатной дороги. Мы чувствовали себя лилипутами у подножия каменного Гулливера. Около станции еще росли деревья, но выше исчезали даже кустарники. Серая, голая масса камня подавляла. Я вспомнил, что у Гончарова гора представлена не такой уж безжизненной. В его времена здесь кишели змеи, бегали дикие козы, рыскали шакалы и гиены, разбойничали тигры.

— Грандиозно! — воскликнул профессор, оторвавшись от созерцания нависшей над нами громады. — Для меня остается загадкой, чем здешняя природа не угодила великому натуралисту? И в ответ на мой недоуменный взгляд рассказал, что в 1836 году, за 17 лет до Гончарова, эти места посетил молодой Чарлз Дарвин, возвращавшийся на родину из своего длительного путешествия на «Бигле». Он провел на берегу более двух недель: побывал в Кейптауне, совершил экскурсию в глубь страны. Южная Африка не заинтересовала английского натуралиста, и в своем знаменитом «Путешествии на корабле «Бигль»» он не счел нужным написать о ней ни строчки, если не считать простого упоминания: «…остановившись на дороге У мыса Доброй Надежды…»

Мой профессор был сильно раздосадован таким невниманием глубоко почитаемого им ученого. Он достал записную книжку, в которой были собраны «извлечения» из прочитанного о Южной Африке и собственные комментарии, и сказал, что в путевом дневнике Чарлза Дарвина есть все же краткие заметки об этой остановке, но в них в отличие от записей Гончарова сквозит неприкрытое Разочарование: «Здесь нет ничего интересного», «Я видел так мало заслуживающего внимания, что мне нечего почти сказать» и т. д.

Лишь о Столовой горе, на которую Чарлз Дарвин даже не пытался подняться («Непростительно для натуралиста!» — вздохнул профессор), он отозвался благосклонно, хотя чересчур глубокомысленно. И профессор прочел: «Я думаю, что столь высокая гора, не образующая части плато и все же состоящая из горизонтальных слоев, представляет редкое явление; это, несомненно, придает ландшафту весьма своеобразный и с некоторых точек зрения грандиозный характер».

Зазвонил звонок, и мы вошли в небольшой, подвешенный на тросе зеленый вагончик, где стоя могло разместиться человек 10–15. Еще один звонок — вагончик медленно трогается. Оторвавшись от платформы станции, которая сверху выглядит как раскрытый клюв проголодавшегося птенца, мы плавно взмываем в воздух.

Стоящий рядом рослый мужчина, тоже, по-видимому, приезжий, стрекочет кинокамерой, деловито переходя с одной стороны на другую, стараясь ничего не упустить. Движения его ловки и уверенны. Он успевает подбадривать свою спутницу, которая немного жеманно жмурит от страха глаза, и продолжает съемку. Объектив его аппарата, однако, наглухо закрыт черной крышечкой. Но сказать ему об этом — значит испортить настроение и, не дай бог, уронить его авторитет в глазах дамы.

Под нами бездонная пропасть. Внизу, окутанный легкой дымкой, плывет светлый город в красных ромбах черепичных крыш. За ним берег, очерченный белоснежной каймой прибоя, а дальше — синяя бездна океана. И в ней среди разгула аквамарина коричневая капля — пятно острова.

Безобидно выглядит отсюда островок, а между тем, сомнения быть не может, это печально известный остров-тюрьма, остров-концлагерь Роббен, где разместилось одно из самых страшных карательных заведений ЮАР. Там томятся в застенках многие из тех африканцев, кто рискнул бороться за свое национальное достоинство.

Невдалеке, косясь на нас, парит на широко расставленных, почти неподвижных крыльях стервятник. Мы набираем высоту, взлетаем все выше и выше над городом, над Столовой бухтой. Вот уже виден мыс Доброй Надежды. Простор! И кажется, если бы не дымка, то можно было бы охватить взглядом весь Южный океан, до самой Антарктиды.

Профессор дергает меня за рукав, я поворачиваюсь. По другую сторону почти в упор скользит вниз стена Столовой горы. «Свита Карру», — в упоении произносит он.

Вблизи обрыв Столовой горы выглядит не так уж мрачно и голо, каким казался нам снизу. На уступах и в расщелинах зеленеют кусты, а среди них — оранжевые цветы.

Вагончик дергается, ход его замедляется: приближается верхняя станция. Вновь звонят звонки, и мы ступаем на вершину.

Ландшафт здесь унылый, скупой. Невысокие серые бугры напоминают море в ветреную пасмурную погоду. Между каменными волнами — чахлые кустики, а по поверхности камня — узоры лишайников.

Несмотря на погожий день, ветрено и прохладно. И немудрено, ведь мы поднялись на высоту почти 1100 м от палубы нашего судна.

Есть на вершине небольшой ресторанчик, а в здании станции — почта. Вот и все достопримечательности. Но главное, конечно, вид, открывающийся отсюда. Для туристов на скалах установлены подзорные трубы на подставках. Опустив в прорезь монету, можно 2–3 минуты разглядывать окрестности.