На Святой Руси

Сашу в камеру отвели. Как он понял, узилище не городское было. Оно и размером поболее быть должно, и надсмотрщиками городские стражники, а его конвоировал дружинник. Стало быть – для княжеских нужд поруб. И потянулись дни. Впрочем, как узнать – день снаружи или ночь, если окна нет? Приловчился определять время суток по еде. На завтрак давали кусок хлеба, запивал водой из ведра. В обед каша, без мяса, но иногда сдобренная маслом, на ужин хлеб. Не потолстеешь, но и с голода не умрёшь. Пуще всего угнетала неизвестность. Если кого-то и пошлют проверить, так не дальше Великого Новгорода. Тысяцкий и кончанский голова подтвердят, что был такой и за спинами не отсиживался. Но не всплывёт ли убийство Егора? Оба пропали в один день, следом обнаружили убитого Егора. О! У него же изъяли меч этого предателя! Саша едва не застонал от досады. Как он мог так опростоволоситься? Сдался ему этот меч! Улику притащил с собой, а это как подпись собственноручная под доказательством вины. Убийство княжьего дружинника – вина тяжкая, карается жестоко, смертью через повешение, считавшуюся позорной. Но теперь не изменить ничего. Для того чтобы время шло быстрее, да и мышцы сохранить, после завтрака устраивал физические упражнения – приседания, бег на месте, имитацию боя. Однажды увлёкся, не заметил, как через оконце за ним с интересом дружинник наблюдает. Когда вспотел и устал, присел на солому в углу. А дружинник и спроси:

– Ты для чего кулаками-то машешь?

– Мышцы разминаю для будущих боёв.

Дружинник хмыкнул, посмотрел на Сашу как на больного. Видимо, это было выше его понимания. Сколько дней прошло в узилище, он не представлял. Посожалел однажды, что на постоялом дворе деньги в мошне оставил и саблю. Деньги – дело наживное, а саблю сильно жалко. Сколько боёв он с ней провёл, привык. Здесь такую не купишь ни за какие деньги. О дамасской стали и не слышали. Только через пять веков в Златоусте начнут изготавливать нечто подобное.

Коли постоялец исчез, хозяин добро Сашино прибрал. Потом усмехнулся – ещё неизвестно, как князь с ним поступит, может, казнит, а он о сабле кручинится. Тьфу! А вот меч Егора можно продать. И не потому, что плох, а в русском стиле, с тупым концом. Уж лучше купить шведский или немецкий, коли нужда возникнет.

Однажды вечером, когда затихли узники в соседних камерах, ко сну отошли, раздались шаги. Два дружинника с факелами вывели его из камеры, проводили по ступенькам наверх. У темницы Лукьян стоит в полном боевом одеянии.

– Хочешь ли Пскову послужить?

– Сидя в темнице?

– Ёрничаешь?

На улице темно, ночь и тепло. А сажали его в поруб, так снег лежал и морозно было. Сейчас снега не видно, стаял. И по ощущениям немного выше ноля. Март? Или апрель?

– Готов, если нужда есть.

– В отъезде князь, в Новгороде, у меня воинов мало, а ливонцы поганые Тямшу разоряют.

– Дай оружие и коня.

– Не сомневался я, что согласишься.

К Саше подвели уже осёдланного коня, его коня, не чужого. На задней луке седла пояс с мечом, щит, кольчуга, шлем, всё его, что отобрали. Саша оделся быстро, в пять минут.

– Едем. Но смотри, если к ливонцам переметнёшься, я тебя из-под земли достану.

– Руки не дотянутся, из-под земли-то.

– Поскаль ещё зубы! Кабы не нужда, сидел бы ещё в порубе. Али понравилось?

– Попробуй, узнаешь!

У ворот к Лукьяну присоединился ещё с десяток конных дружинников. Выехали из города. Саша оглянулся пару раз. И это всё? Двенадцать человек, если с Лукьяном считать. Дюжина, хорошо, хоть не чёртова. Сколько же рыцарей? А впрочем, плевать. Лучше умереть в бою, чем на дыбе в подвале, воином, а не узником.

Погнали рысью, впереди Лукьян, видимо, дорогу хорошо знает. В Тямшу подоспели на рассвете. Четверо кнехтов, пехотинцев ливонского ордена, выводили из деревни связанных пленников. Лукьян на ходу приказал.

– Иван, Тимофей – кнехтов бить!

Двое всадников отделились, остальные в деревню ворвались. Деревня большая, десятка три-четыре изб, была бы церковь, называлась бы селом. Из подворий рыцари добычу тащат в узлах. Повезло, что не в конном строю рыцари, излюбленной «свиньёй».