На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

Ничего подобного. Ровно в двенадцать часов ночи на площадь Восстания выехали три поливальных машины и стали деловито, дуга за дугой, мыть улицу. Толпа, естественно, отодвигалась от струй, и вообще это было правильно понято, как знак, что представление окончено. Буквально в пятнадцать минут у посольства не осталось ни души. Все было чисто, вымыто, по Садовому кольцу побежали автомобили и троллейбусы, только оставшиеся кляксы чернил на стене посольства и два-три выбитых стекла говорили, что тут что-то было. На другой день наши же советские рабочие быстро соскоблили пятна, вставили стекла. В газетах были помещены фотографии вчерашнего гневного протеста, на которых, однако, можно было видеть на заднем плане и смеющиеся и добродушные физиономии.

Да, наши органы общественного порядка дают возможность трудящимся выражать их чувства вплоть до того, что перекрывают вот уличное движение по самой крупной артерии столицы, чтобы оно не помешало выявлению этих чувств. Это, я думаю, надо подчеркнуть, чтобы вспомнить, как потом, через несколько месяцев, несколько человек уселись на Лобном месте с плакатами, тоже выражавшими их чувства, — в связи с вторжением в Чехословакию. Их немедленно схватили, вырывая плакаты и выбивая зубы, как «мешающих уличному движению», хотя через Красную площадь транспорт не ездит и при Лобном месте никакого уличного движения нет. Подобных примеров сотни, вплоть до сегодняшнего дня: все, что не по распоряжению сверху, — мешает уличному порядку, оказывается. Советские люди прекрасно знают, как прекращаются все уличные движения, когда надо кого-то встречать: космонавтов ли, Фиделя Кастро ли. Массовые снятия с работы и занятий, организованные колонны на точно распределенных участках вдоль трассы встречи, казенные раздаваемые цветы и флажки, которые по окончании процедуры следует сложить в кучи под табличками с названиями районов.

Я видел однажды в Болгарии, в Софии, более экономичную, я бы сказал остроумную, организацию встречи. По центральный улице Софии вдруг через каждые десять-пятнадцать метров стали милиционеры — и всех, кто хотел перейти улицу, возвращали обратно. Никто ничего не понимал: что случилось? По противоположным тротуарам в пять минут скопились толпы желающих перейти на другую сторону — кто домой, кто на работу, в магазин и так далее, — а милиция кричала, свистела, яростно ловила и заворачивала перебежчиков. Через полчаса вдоль всей длинной улицы стояли черные шпалеры возбужденных, недоумевающих людей. И вдруг побежали активисты, раздавая передним цветы, флажки и сообщая, что сейчас проедет какой-то великий гость.

Показались машины, много машин, эскорт мотоциклистов, и, стоя в открытом автомобиле, великий гость улыбался и махал рукой радостно возопившим толпам по обеим сторонам улицы. Этот вопль был действительно, искренне радостный, потому что наконец все разъяснилось, ну и великого человека, конечно, вдруг неожиданно увидели, но, главное, теперь, когда он проедет, можно будет наконец перейти через дорогу. Как только скрылась последняя машина с охраной, так сразу уличное движение и возобновилось. Спрашивали: кто это был? Оказалось, Новотный из братской Чехословакии. Как раз то были его последние месяцы.

У меня осталось вопросом: любопытно, этот великий гость тогда в самом деле верил, что столько людей сами, специально собрались, чтобы его встретить? Он так искренне, даже благодарно, растроганно улыбался. Все эти братские гости Москвы, Фидели Кастро и другие — неужели они верят, что эти тысячи людей действительно сами выходят их встречать? Не думаю. Все прекрасно знают, что это «театр представления», что играется ритуал, все стороны старательно его играют, как играют многое всю жизнь. Но болгарский опыт мне понравился. Не понимаю, почему его не применяют широко в СССР: он куда более экономичен, не отбирает рабочих часов — и поэтому совсем не наносит ущерба народному хозяйству.

20 апреля 1974 г.

Схемы и жизнь

Меня всегда удивляет странная близорукость так называемых утопических преобразователей мира. Случаются люди образованные, казалось бы культурные, знают философию и сами ею занимаются, эрудированы и вдруг изобретают утопию — до того наивную, непрактичную и невыполнимую, что хоть руками разведи.

В иной утопии любой, буквально любой человек с непредвзятым умом, даже ребенок сразу видит абсурдность. Но обычно утопии обставляются массой ученых слов, ссылками на великие авторитеты, обосновываются тончайшими софизмами, и ученыелюди погрязают в них, как мухи в клейкой бумаге. Далее они своими авторитетами в свою очередь увлекают других. Абсурд провозглашается высочайшим, последним и конечным достижением мысли; а какой-нибудь простой человек глядит и говорит: «Ум за разум зашел».