На Свободе . Беседы у микрофона. 1972-1979

Одна из кардинальных ошибок вот таких людей та, что они никак не понимают простой вещи: жизнь невозможно уложить в схемы. Как бы хитро, как бы, казалось, логически прекрасно ни была оформлена любая схема в голове ли, на бумаге, жизнь оказывается все равно неизмеримо сложнее. Диктаторскими методами можно внедрить в конечном счете любую схему на ту или иную продолжительность во времени. Это приносит обычно массу страданий, массу преждевременных смертей. И зачем?

Та же, скажем, коллективизация. Сколько людей обездолили, погубили 10 миллионов, по словам самого Сталина в беседе с Черчиллем, — и внедрили схему. Внедрили. Научно, преучено, с блистательным добрым намерением, чтобы наступило всеобщее благо-преблагосостояние, и слова насыпали, как из рога изобилия: «для блага народа», «на рельсы научного земледелия», «радостный труд без эксплуатации», «воспитание нового человека», «простор для широкой механизации» и так далее и так далее, в результате это изобилие вышло, да только изобилие — страданий.

Коллективизированная земля, какая-то неконкретно и абстрактно «всеобщая наша», не могла не стать для людей просто чужой. Мачехой. А работа на ней — проклятьем. При каждом пахаре, при каждом сеятеле ставить милиционера с пистолетом, что ли, чтоб работали без халтуры? Вот мой дед и бабка, трудясь на крохотном огороде возле хаты в несколько соток, поливали его потом без приказа, без призыва, без решений съездов по аграрным вопросам — и выращивали столько, сколько тут же, за оградой, на колхозной земле, и с целого гектара не собирали. Это знаменательное зрелище — сравнение приусадебных соток и такого же количества соток колхозных. Вот вам — по жизни и вот вам — по схеме. Все как на ладони.

Нет, у авторов и хранителей советской абсурдной «аграрной» схемы есть Гималаи софизмов и цитат в пользу схемы. И главное: великие основатели сказали, что гора придет к Магомету. Значит, должна прийти. Сорок пять лет ждем — не идет. Это ничего не значит. Должна. Уже просто любопытно становится: сколько же еще лет ждать-то? И основатели умерли, не дождавшись, и продолжатели состарились. Поддерживаем себя инъекциями «все-таки достижений». Соберется урожай не вдесятеро, а лишь всемеро меньше, чем на приусадебном огороде, — крику-то, торжества, рапортов! С горы камень скатился — движется, значит, гора.

Я так, в порядке фантастической абстракции, думаю: если бы вместо всей той — кровавой и голодоморной — коллективизации просто оставили бы тогда людей в покое, а? Или такая шутка: поставили бы комиссаром земледелия, без малейшего вмешательства, однако, в дела — ну, скажем, мою крестьянку-бабушку, или дядьку Никиту, или тетку Марию из села Литвиновки, — какое бы было в стране действительно изобилие. Не знали бы, куда девать, на какие рынки продать. Но мы так привыкли к тому, что жизнь постоянно гнется в бараний рог и насилуется всеми разными властями и бесконечно самоуверенными утопистами, что такое предположение действительно выглядит фантастичным уж прямо до неприличия.

Но в таком случае все что угодно — при отсутствии мудрости и достаточной самоуверенности — можно объявить великой целью. Например, всеобщее переселение на Марс ради оздоровления человечества, да! Или — зачем так далеко? — всеобщий запрет говорить, ибо кто-то докажет, что слово — зло. Всеобщее питание одной кукурузой, ибо кто-то докажет, что только кукуруза — добро. Всемирное «грабь награбленное», ибо это уж точно — святое дело, ангельское дело.

Жизнь, как многообразный и воистину необъятный океан, к раздражению утопистов, все-таки никак не входит ни в какие их формулы, ни в какие их схемы, а они обвиняют да судят кого угодно и что угодно, вместо того чтобы над собойзадуматься.

27 апреля 1974.

Цензура

Латинское слово «цензура» пошло от древних римлян. Означает «наблюдение», «присматривание» за чем-то. Цензор — это блюститель. Например, мой дед Федор Власович считал, что от книжек только порча глаз и потеря времени, и на свою дочку (мою мать) кричал: «Сейчас же перестань читать книжку! Делом займись!», то есть в нашей хате — можно так сказать — он был главный цензор.

История деятельности Ленина и партии большевиков до 1917 года вся проходит под знаком борьбы с цензурой. Из-за цензуры газета «Искра» не могла печататься в России, а тайно провозилась из-за границы с разными ухищрениями вроде чемоданов с двойным дном, печаталась на самой тонкой, почти папиросной бумаге. Об этом всегда восторженно рассказывалось в советских учебниках истории, как и о множестве подпольных типографий, устраивавшихся иногда очень остроумно — со входом, например, через обыкновенный колодец с ведром на цепи и воротом. Периодически запрещаемая цензурой газета «Правда», маскируясь, возникала под новыми и новыми названиями. Среди основных лозунгов большевиков непременно были «Свобода слова» и «Долой цензуру!».