На темной стороне Луны

— В самомнении. Помнишь, пишут на циферблатах часов — «на 17 камнях». Я думаю о себе, что я — анкерный камень, незаметный, нерушимый камешек, на котором закреплен механизм. Если эти камни расшатаются и выпадут, часы можно выбрасывать. Я хочу быть анкерным камнем, и я не дам себя просто так выковырнуть…

Надежда снова посмотрела на него, и глаза ее наполнились слезами боли, досады и любви:

— Эх, ты, Турень-дурень! Любимый мой дурак… Ты знаешь, что тебя за глаза называют «нищий начальник»?

— Знаю. Жалко, что нет такого значка. Я бы носил…

— К сожалению, его бы еще раньше перед тобой выхлопотал себе Равшан Гапуров… Или Назраткулов…

Тура часа два крепился, а потом не утерпел, позвонил в отдел. Старший оперуполномоченный Какаджан Непесов обрадовался:

— Рад слышать ваш голос, устоз… Как вы? Как ваша семья? — Они словно и не виделись утром в управлении. Традиционные вопросы приветствия звучали у Какаджана сердечно. — Как настроение?

— Все в порядке, спасибо. Как вы?

— Тоже все нормально.

— Что нового по «Чиройли»? — спросил Тура. — Сдвинулось?

— Нет. Пока все на том же месте. Нечем порадовать.

— У Пака в рабочем плане значится «Чиройли»? Смотрели?

Непесов помялся, потом, приглушив голос, быстро сказал:

— Нас предупредили, устоз, — не давать никакой информации никому. Приехал следователь по важнейшим делам с бригадой. По вам…

— По мне?

— Я слышал. Так говорят в управлении… А «Чиройли» в плане Пака не значится. После обеда к нему должен был заехать Атаходжаев из Учкувы, но Пак отменил встречу, передал, что будет занят…

— Мне хочется вам помочь.

— Я знаю, устоз. Пак скорее всего в этом кафе никогда не был. Пока никакой ниточки к «Чиройли».

— А к Сабирджону?

— Артыкову? Тоже. Нигде в бумагах он не упоминается.

— Как он характеризуется?

— Противоречиво. Соседи говорят, что был хорошим парнем. А он публично днем пытался украсть машину…

— Может, угнать?

— Квалифицировали как грабеж. Еще кража кассетника. Вы слушаете?

— Да! Да! Где он жил? Почему мы его не знали!

— В Сырдарье. Потом в Урчашме. Сейчас туда поехали Хурсан с одним из следователей. Его мать — Мухаббат — приехала сюда из Урчашмы, к родственникам. Он прикатил к ней.

— Знакомые у него есть? Какие-то связи?

— В Мубеке? Никого.

— Что он делал после того, как освободился?

— Нигде не работал. В основном находился дома. Или разъезжал по друзьям.

— А вчера? Собрали что-нибудь?

— Неизвестно. Соседей не было. Мухаббат с утра ушла к младшей сестре, та сломала ногу. Сидела с племянницей. Сабирджона не видела.

— Выпивал?

— Нет.

— Где он купил коньяк? Установили?

— Нет. Марочный коньяк в Мубеке не продавался. Алишер запросил Сырдарью и Ургут, куда ездил Артыков…

Какаджан резко замолчал и продолжил деловитым тоном:

— Ну, я, пожалуй, буду собираться. Мне надо опросить владельцев автотранспорта…

Видно, кто-то из начальства вошел в кабинет.

— Извини, Какаджан! — сказал Халматов. — Я, кажется, увлекся. Спасибо тебе.

— Не за что… Завтра я дежурю с утра. Может, зайдете?

Прибежал Улугбек, сбросил кроссовки в прихожей.

— Папа, ты дома? — Лицо сына было злое, а глаза — красные.

— Дома, сынок, дома, — Надежда ничего не заметила — доглаживала в столовой кружевную, с жабо, любимую кофточку. — Теперь папа будет бывать с нами чаще… А то у других отцы — все праздники и все вечера дома, — Надежда повесила кофточку на стул, вышла в прихожую, — а наш — все на службе…

— Значит, это правда?!

— Что правда?

— Нашего папу выгнали! И еще посадят! — крикнул Улугбек. — Потому что из-за него убили дядю Андрея!

— Что ты такое мелешь? — взорвалась Надежда. — Откуда ты взял?

— Бахтиер Яхъяев сказал! А ему — его отец! Вся площадка уже знает!

— Адып Яхъяев?! — Тура тоже вышел в переднюю. — Директор ресторана, что ли?

— Папа ему сказал, что ты — нищий начальник! Что у нас дома как после пожара — ни системы, ни машины. Что ты под всех копал, а теперь сам попался…

— Вот я пойду к его отцу! — Надежда разъярилась не на шутку. — За клевету можно и к ответственности привлечь!

Халматов положил мальчику руку на плечо:

— Сынок! Ты слышал когда-нибудь, чтобы твой отец врал? Струсил? Или поступил недостойно?

— Нет.

— Обидел кого-нибудь? Бросал слова на ветер? Чтобы тебе было стыдно за меня?

— Нет, нет, — Улугбек начал постепенно успокаиваться. — Но мне стало очень обидно…

— Пойми, просто закончился срок моей службы. Я прослужил в уголовном розыске 26 лет 3 месяца и 17 дней. Это ведь немало! А теперь я ушел на пенсию. На заслуженный отдых.

Своим объяснением Тура только все испортил. Улугбек взвился:

— Но ты же молодой! Пенсионеры такие не бывают! Они старенькие, слабые. Им места уступают в автобусах, они во дворе играют в шашки и в нарды. А ты отжимаешься по пятьдесят раз!

— Ну вот еще! — пресекла его мать. — Взял моду — требовать отчета от старших. Мой руки и садись за стол. Нет бы обрадоваться, что отец дома… Ладно, хватит болтать. У меня обед готов…

Тура прошел в свою комнату, подумав, достал из стола трудовую книжку, которую ему вручили утром в управлении.

Трудовая книжка была совершенно новая, все записи сделаны одним аккуратным каллиграфическим почерком: