На территории любви Никиты Михалкова

Долго я искал Ваху по телефонным справочникам и разным совместным знакомым. Известия не радовали пунктуальностью связей и верностью обещаний. Его литовский партнёр Витас, телефон которого на всякий случай я срисовал в Ниде, заныл, что абреки его кинули и он больше знать их не хочет, но дал контакт в Киеве, где он однажды у них ночевал. По своим киевским друзьям я пробил этот телефончик и взял его на заметку. После нескольких месяцев поисков и вычислений я вышел на Ваху и услышал его растерянный голос. Судя по этому голосу, мне он был не рад. Но я мог ошибаться. Подозрительный я с детства. Оказалось, что он давно мечтает вернуть Никите долг, но не знает, как его застать дома или в студии ТРИТЭ. Сказав, что завтра будет в Москве и позвонит обязательно, он снова пропал, как сквозь землю. У Никиты уже был похожий случай десятью годами раньше с финским предпринимателем по имени Матти Грюнлун. Кода после долгих поисков у питерских комсомолок, я отловил того в отеле «Европейская», он сбивчиво объяснил, что выполнял все указания вкладчика и деньги прогорели при неудачной сделке. Крыть тогда мне было нечем. Тут история была похожей. Ваха объяснил мне, что тот товар, в который они с Никитой вложили деньги, накрылся медным тазом и он ничего ему не должен. Когда я попросил Ваху объясниться с Никитой лично, он сослался на жгучий стыд, который терзает его чеченскую совесть. У них на Кавказе так не принято. Ситуация заходила в тупик.

Летом 1996 года в процессе подготовки маршрута выступлений в агитбригаде эстрадных звёзд по выборам Ельцина я снова отметил на карте самый западный город на берегу Балтийского моря и по рекомендации одного московского чина Александра связался с представителем компетентных органов. В числе прочих, необходимых в таких мероприятиях вопросов я попросил его оказать мне ещё одну услугу. Шурочка, узнав о нашем приезде по такому поводу, сообщила об этом Вахе и вскоре я услышал в трубке его бархатный голос. Узнав о здоровье всех родственников, я слёзно просил его разобраться с моим обидчиком и обманщиком в Польше. Оказалось, что Ваха не может выехать в Польшу уже целый месяц по причине отсутствия визы. И, если я помогу ему в этом вопросе, он обещал привезти мне поляка в коробке из-под конфет. Условия моей помощи не превысили сумму упомянутого долга. Чужого добра мне не нужно. Несколько раз мы договаривались встретиться в Москве, но не случалось. Потом Ваха назначил мне в встречу в Паланге, в отеле на берегу моря. Я согласился и сел в самолёт. Я приехал со своей литовской подружкой Инной, которая встретила меня в аэропорту Вильнюса и отвезла в Палангу на своём «Форде». Подъехав к маленькому отелю Атгирис, мы выпили кофе на террасе, прошлись по берегу. Усадив её в машину и попросив подождать, я вернулся в отель. Ваха появился через час, когда уже смеркалось. Мы обнялись и пошли к морю. За нами поодаль шли его абреки. Говорили об изящном. О его новом «Бентли», о жене, о детях, о войне в Чечне, которая всех задолбала, о Шурочке, которая решила вернуться в Петербург, о янтарной комнате, которую ищут в окрестностях Кёнигсберга. Он даже вспомнил ту давнюю историю со съёмками фильма "Свой среди чужих, чужой среди своих", которую ему поведал Ахмет. Дело там заключалось в обиде чеченов на то, что, пригласив их на съёмки и собрав с них по три рубля, Михалков не показал их лиц на экране, вырезал всё в монтаже. Тогда чечены подали в суд и посадили администратора киногруппы Михалкова, который собирал с них деньги, но Никиту им было не достать. Потом Ваха подозвал Исмаила и тот протянул мне рулон баксов, перетянутых резинкой, с трудом умещавшихся в руке. Ваха посмотрел на меня и сказал, чтобы я всё объяснил Никите правильно. Я обещал. Мы снова обнялись и я пошёл в темноту, где светился красными фонариками Иннкин "Форд".

Никита сдержанно улыбнулся и честно, по-братски поделил куш. Потратить деньги мы решили по-разному. Я собрался во Францию к своей подружке, которая присмотрела мне дешёвенький домик недалеко от Дёвиля, а Никита перед тяжёлыми съёмками «Сибирского цирюльника» хотел оттянуться в Нижнем Новгороде у своего хлебосольного друга Седова. Вышла заминка. Ехать он туда хотел со своей юной подружкой Алисой, с которой уже второй год крепко дружил. Но для его домашних Алиса числилась моей девушкой, а я старым развратником, несущем пакость в их уютный, чистый дом. Я этим обстоятельством мучился, выслушивал разные упрёки от жены Никиты, когда мы вместе ходили на причастие в церковь Николы в Аксинино, и обещал этот блуд прекратить. Обещал Тане, себе и Никите. И на этот раз решил обещание сдержать. Сказал Никите, что не могу с ним поехать, потому что не хочу. Его барский гнев нарвался на мой. Всё было кончено. Двадцать лет дружбы, совместных причастий, гомерического хохота, изнурительного труда разлетелись осколками ядрёного коммунального взрыва.