На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж

На секунду я поддаюсь соблазну, страшно хочется поехать к Ляле, посидеть среди друзей, поболтать, попеть песенки под гитару и вернуться домой не одной, а с Игорем. Ну что в конце концов страшного, заснет Костька разок позже обычного, завтра рано не вставать, отоспится. Я ведь тоже живой человек, а сижу тут одна в мерзлой квартире с малыми детьми, как клятая. Но тут же представляю себе сонного малыша в накуренной комнате, приткнуться там ему некуда, и потом, мало что ли он на неделе по метро таскается, еще в выходные везти его в Тушино на два часа ради моих капризов. Нет, так нельзя. А Игорь — ну что ж, каждый выбирает за себя, прекрасно знал ведь, что я сегодня весь день дома...

Вздохнув, я отказываюсь от Лялиного приглашения. Она не настаивает, у нас это не принято, да и что тут настаивать, только спрашивает:

— Сказать Игорю, что ты звонила?

— Как хочешь, что от этого меняется?

— Тогда я не буду, ладно? Без меня разберетесь. Я думала, что ты с ним придешь, у меня даже мысли другой не было.

— Ляль, брось ты переживать, ты-то чем виновата, хочет один — и ходит один, не бери в голову. Слушай, у меня там, кажется, собака в помойку лезет, я побегу.

— Давай. Ты не грусти там. Будешь в понедельник в институте?

— Вряд ли. Все, я бегу.

— Беги. Позвони тогда только, ладно? Пока.

Я кладу трубку. Ни в какую помойку собака не залезала — вон, возится рядом с Костькой в песочнице, перемазались оба до чертиков. Просто до меня потихоньку доходит, что, собственно, произошло, от этого становится довольно тошно, хоть и было-то не сладко (позвонила — развлеклась, называется), и хочется поскорее все обсудить сама с собой.

А что, собственно, такого произошло? Ну поехал он к Ляле без меня. Ну так ведь к Ляле же с Сашкой, к моим же друзьям, а не в бордель какой. Ну не сказал мне ничего, а как он мог сказать — меня ж не поймаешь. То, что дорога из Царицыно проходит мимо моих краев, — ну так, может, он и заходил, а нас дома не было. Вон мы сколько гуляем, в самом деле. И вообще, может, сейчас приду, а там записка лежит. Или сам Игорь сидит, ждет нас. Да, а зачем тогда Ляле звонить? Шел мимо автомата и позвонил заодно, может, он так и сказал, что мы вместе приедем, Ляля же это не с пустого места решила.

Все эти самоутешительные рассуждения замечательны и разумны, но на душе от этого легче не становится. Я вытаскиваю малышню из песочницы со словами, что пора домой. При этом изо всех сил уговариваю сама себя, что просто и в самом деле пора, а не то что я хочу поскорее прийти и увидеть, что Игорь ждет меня дома. И вообще мне без разницы, куда он себе ездит, я все равно решила с этим завязать, даже непонятно, чего так расстроилась-то. Это я только от неожиданности, вот. В целом-то я даже рада, мне же проще будет ему объяснять, что все, приехали.

Когда мы входим в наш двор, я не могу удержаться и подымаю глаза на свои окна. Темные. Ну и что, ничего не значит, большая комната выходит на другую сторону, а что бы ему делать в детской или на кухне... Глупость какая, кому вообще ему? Дура. Нет там никого, не было и не надо!

Войдя в подъезд, я зачем-то лезу проверять почтовый ящик. Бессмысленное действие — ну что я хочу там найти? Газет я не выписываю, письма уже давно никакие не ходят. Но неожиданно пальцы натыкаются в жестяной коробке на что-то шуршащее...

Вытаскиваю. Конверт. Простой конверт, заклеенный, но ненадписанный. В нем явно прощупывается что-то тяжелое.

Торопясь, раздираю плотную бумагу. На ладонь мне выпадает ключ на тесемочке. Я даже не сразу понимаю, что это мой собственный ключ. От моей же собственной двери. Тот самый, который я столько времени собиралась у Игоря забрать.

Дети с собаками уже все истоптались на узенькой площадочке у лифта, а я так и стою, как дура, замерев с ключом в руке перед открытым почтовым ящиком. Наконец, побуждаемая Костькиными нетерпеливыми криками, я, как сомнамбула, запихиваю конверт и ключ в карман, закрываю ящик, вызываю лифт, нажимаю в нем нужную кнопку... Уже в лифте меня вдруг осеняет, я снова вытаскиваю конверт из кармана. Там должно быть еще что-нибудь — хоть письмо, хоть что-то, что все объяснит, — я просто не заметила. Нет. Только мятая пустая бумага.

Лифт утыкается в наш этаж, створки, шурша, разъезжаются в стороны. Дверь заперта, в квартире темно... Действительно, нет никого и не было. И не могло быть, как мы теперь понимаем. Говорю себе почти вслух, что это замечательно и я сама этого хотела, а внутри тоскливо-тоскливо...

Костька дергает меня, спрашивая о чем-то своем, отвечаю ему довольно резко, и тут же становится стыдно. Он-то тут при чем...

Волевым усилием беру себя в руки, прошу прощения у обиженного малыша, мы торжественно миримся и идем играть в кубики. Но, хоть я и стараюсь держать себя в руках, у меня из рук валится все, что только может. Кубики не хотят строиться в высокую башню, падая один за другим. Костька наблюдает за мной какое-то время, потом заявляет великодушно-снисходительно:

— Ладно уж, Ася, иди лучше ужин готовь, от тебя никакого толку нет. Какая-то ты странная сегодня.