На той стороне

В Бондарях у него оказались какие-то далёкие родственники. Дело в том, что наша суконная фабрика принадлежала с момента основания французской баронессе, мануфактурщице Леон. После бегства Наполеона из России часть пленных французских солдат начала своё землячество в зла не помнящих Бондарях.

Вот ведь как перехлёстывается история! Только оборачивайся!

Говорили, что тот коммунар Эжен был настолько любвеобильным, что в свои семьдесят пять лет помог забеременеть своей юной воспитаннице, которую так прилежно обучал французскому выговору.

Рождённая Ираида оказалась настолько смышлёной, что сумела окончить учительский институт и поступила работать в земскую школу, обращённую после революции в простую советскую десятилетку, в которой пришлось набираться всего и мне.

Теперь оставим старую добрую учительницу истории в покое, хотя судьба её не менее интересна и поучительна для сегодняшних выпускниц пединститутов, из которых едва ли одна треть остаётся учительствовать, остальных всасывает жадный до молодых простушек его препохабие – Рынок. Увы, нам!

Так вот, теперь интерес моего отца постепенно и незаметно стал перемещаться от политических бесед московского радио туда, где за морями и буграми праздничная витрина капиталистического мира загораживает социальные язвы обречённого загнивающего общества.

Короче, отец во время радиопередач, используя мощный резервный, дублирующий приёмник государственного радиоузла, стал регулярно прослушивать вражеские голоса: то «Немецкую волну» примет на себя, то незабываемый «Голос Америки» прозвучит откровением.

Как тут оторвёшься от наушников, когда вся наша жизнь, как «ау!», в этих голосах эхом откликается?

– Правильно говорят! – удивляется отец. – И как они доподлинно знают простую жизнь? В самую точку толкуют! – цокал мой родитель языком, нашарив во вселенской свистопляске нужную частоту.

В этих государственных приёмниках глушилки профильтровывались, и звук был чистым, не хуже советского радио.

По всем правилам в операторской стояло два больших, в зелёных металлических рубашках, приёмника – один в рабочем режиме, а другой в запасном, чтобы, не дай Бог, какая неисправность не прервала передачу.

Но обычно дежурный радиооператор настраивал рабочий приёмник на Москву, согласно программе радиовещания, а другой, надев наушники, настраивал на какую-нибудь другую станцию в своё удовольствие и слушал закордонные джаз-банды и всякие разлагающие нашего человека твисты.

Музыка моему родителю была нужна, как рыбке зонтик. Ему подавай политику! А в этих запрещённых голосах политики было как раз столько, чтобы потом, слушая советское радио, понимающе ухмыляться. Мол, мели, Емеля, пока твоя неделя! Знаем мы эти ударные перевыполнения пятилетних планов и почины колхозников по сдаче безвозмездно своего скота государству и добровольной подписке на займы, в которых, как говорит радио, простые советские люди становятся в очередь, чтобы своим трудовым рублём ударить по империализму!

Слушал отец «вражеские голоса» и качал головой – да, всё правильно! Так оно и есть, дурят партийные вожди нашего брата!

А в то время, хоть и было хрущёвское потепление, но всё равно за прослушку иноземных голосов, даже у себя дома, а не на рабочем месте – упаси Бог! – грозила статья по благонадёжности, со всеми вытекающими отсюда последствиями – лагеря не отдыха, а труда. Лесоповал обеспечен. Слабенькие бытовые приёмники, которые продавались населению, и те обязательно регистрировались в соответствующих органах с предупреждением – не моги!

Часть четвёртая

1

Зимние вечера длинные.

На улице метель хвостом метёт, а в операторской тепло, в эфире легонько потрескивает, словно в костре дрова разгораются, уютно, в дремоту клонит. В такое время в самый раз провокационную передачу включить, змея искусителя в себя впустить, сомнением заразиться, анекдоты про Чапаева послушать, глядишь – дежурство и кончилось!

Вот однажды в такой вечер надел отец наушники, покрутил тумблер на железном ящике, и заворковал ящик, заговорил человеческим голосом, стал рассказывать о житье-бытье членов Советского Политбюро в стране беспросветных коммунистов, и про разные их проделки, про гульбище ихнее… Интересно – страсть!

Забыл отец и про вещательную программу, которая транслировалась, и про нужду свою. Слушает, цокает языком. Поддакивает: «Да-да-да… Всё – правда! Колхозы разваливаются. Коров по весне на ремнях да на вожжах в стойлах держат, с голодухи в навоз валятся, падают. Вот-вот – точно! Жалованья хватает только до первого понедельника. Налогами да сельхозпоставками задушили. А они, сволочи откормленные, слуги народа, что вытворяют?! Что вытворяют, ай-яй-яй!»

Вдруг на телефонном аппарате замигала красная лампочка – значит звонок в операторскую. Тьфу ты! Кому-то потребовался!

Красную лампочку параллельно со звонком устроил начальник радиоузла, тоже большой любитель радиоэфира. В наушниках телефонного звонка не услышишь, а с лампочкой – вот он! Замигал огонёк, значит, бери трубку.