На трассе — непогода

— Кажется, я попытался доказать обратное.

— Вот именно, это кажется только вам. Кровь искупается только кровью.

— Я не хотел этого, — сказал Штольц, — но мне пришлось первый раз в жизни убить человека. Этот мальчишка, шофер, ни в чем не виноват. Я застрелил его только потому, что не было другого выхода. И признаюсь: он снится мне по ночам.

— И что же?

— Я о вашей формуле: кровь искупается кровью. Неужели у спасения только одна цена?

— У спасения вообще нет цены. Но если хотите начистоту, Штольц, то я солдат и вы солдат. Не будем играть в прятки. Сделанное вами — большая нам помощь. И люди, которых вы спасли. И данные о батареях и аэродромах. В войну это многого стоит. Огромная помощь, и отбросить я это не могу. Но сейчас я размышляю о вас как о личности и размышляю не как некое абстрактное лицо, а как военный. Вы — перебежчик. Фигура, с точки зрения военной, не могущая вызвать симпатии. Вот сюда, в этот лес, иногда приходят раскаявшиеся грешники. Послужил полицаем, чтобы спасти свою шкуру, потом к нам. Они тоже оказывают немалые услуги. Идут не с пустыми руками. Приносят оружие, разведданные. Но я не могу их принять как людей. Предавший раз предаст второй. Веры раскаявшимся грешникам у меня нет.

— Но это крайний максимализм, герр командир.

— Война, Штольц, вся максимализм. Особенно такая война и с таким противником.

— Возможно, — сказал Штольц, — вполне возможно… Но… Не примите мои слова за оправдание… Я много думал, прежде чем решился. Когда вы снимали второй допрос, я вам рассказал, как сжигают людей в Тростенце. Кажется, до меня вы этого не знали. И как вешают, рассказал. Но это вы знали… Должен вам заметить, когда ехал я на Восточный фронт, то и слыхом не слыхал ни о чем подобном. Думаю, что и те, кто воюет на передовой, не знают того, что делается в лагерях… Меня это потрясло…

Командир внимательно посмотрел на Штольца, усмехнулся.

— Вы хотите сказать, что кроме любви к женщине у вас были и политические мотивы?.. Разве бы вы могли к нам бежать, не повстречав Эльзу?

— Мы с вами люди военные, герр командир, и знаем — взрыва не бывает без детонатора…

— Пожалуй, — сказал командир, поднялся с бревна, бросил окурок в огонь и, поправив сползавшую с плеч шинель, направился к своей землянке.

Но не прошел он и нескольких шагов, как путь ему преградила Эльза. Оказывается, пока они говорили, она за их спинами развешивала на длинной веревке мокрое белье. Она стояла взволнованная, раскрасневшаяся, с влажными руками, от которых шел пар.

— Герр командир, — сжимая пальцы и вздрагивая плечами, проговорила она, — это все неправда, все неправда… Я знаю…

Командир стоял, пораженный ее взволнованностью, и не понимал ее.

— В чем дело, Эльза? — спросил он.

— Я слышала, — сказала она, — указывая на костер. — Мы из одного города. Я всю семью его знаю. — Она говорила быстро, и командиру, видимо, нелегко было уловить смысл произносимых ею немецких фраз. — У них никто не был фашистом. И Отто не был фашистом. Ему не должна грозить опасность… Нет, нет, слышите, не должна!

Наконец-то командир понял, в чем дело, и усмехнулся.

— Ты не так поняла, девочка. С ним все будет в порядке, — сказал он и быстро пошел дальше.

Штольц кинулся к Эльзе, обнял ее, стараясь успокоить, но она не могла совладать с собой, и он увел ее в избу.

Только придя в себя, она рассказала, в чем дело. Вчера она стала случайной свидетельницей, как у лесного оврага приводили в исполнение приговор, вынесенный двум карателям, захваченным партизанами. Эльзе вдруг показалось, что этим же сейчас грозит Штольцу командир, потому и кинулась она на его защиту.

«Декларации идей начинаются с посылок о долге человека, но важны не эти посылки, а суть, и если идея оказывается ложью, направленной против человечности, даже если она становится государственным официозом, как сумели этого добиться «наци», то принимать ее догматы — значит идти против долга перед самим собой. Это и есть измена себе. Я не изменил своему отечеству и не предал его, я вернулся к себе, потому что не мог принести в жертву своей любви. Есть у Гёте слова: «Попытайся выполнить свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть. Но что такое твой долг? Требование дня». И не в том ли требование дня: когда царит всеобщая ненависть, утверждать любовь?»