На цыпочках через тюльпаны (СИ)

Когда мне становится совсем невмоготу, я кричу. Делаю это в подушку, чтобы родители не услышали. Кричу до посинения и хрипоты, настолько сильно, чтобы из меня вышли все эмоции, чтобы оставили тело полым и пустым, тогда в него точно в сосуд можно долить чего-то нового, добрых мыслей, например. Иногда крик не помогает, потому что страх становится сильнее. В такие моменты я просто смотрю в окно и разговариваю с веткой. На самом деле диалога не получается, зато она хороший слушатель, иногда даже поддакивает, в тех случаях, когда порыв ветра заставляет ее почесаться о мое окно. Если бы ветка умела говорить, чтобы она мне рассказала? Наверняка, поведала б историю своей несчастной судьбы, быть постоянно за пределами тепла.

Про СМСки

Словесный пинг-понг по телефону. СМСки уже давно устарели, сейчас мало, кто ими пользуется, разве что в редких случаях. Гораздо удобнее написать сообщение, воспользовавшись скайпом или чем-нибудь другим, но в этом чувствуется своя романтика. Если бы у нас с Михаль были пейджеры, то непременно бы ими воспользовался.

Это интересное занятие. Все, чтобы я сейчас не предпринял, предстает передо мной в новом свете, будь то переписка с любимой девушкой по телефону, просмотр фильмов, даже самых тупых, все как в первый раз.

Я пишу Михаль о том, как скучаю без нее. Она отвечает мне тем же, ставя неимоверно много смайликов в конце предложения. Пишу ей, как изголодался без нее, по сексу и говорю спасибо за те прекрасные мгновения, что она мне дарила.

Она отвечает, что это я дарил. Глупышка.

Михаль сообщает, что из-за Густафа она теперь стала бояться еще сильнее.

А я отвечаю, что это просто кариес. Надо только запломбировать больной зуб и все пройдет.

Но она не отвечает.

Она не отвечает на целую стайку коротеньких сообщений. Не отвечает на телефонный звонок и лишь только к вечеру:

- Алло, здравствуйте Рони, где Михаль?

Ноги еле держат, трясутся как у дрожащей от холода голодной шавки. Рони выдерживает секунды. Пытается, что-то сказать, но ее голос обрывается на длительную паузу.

- Рони, что с Михаль? – ищу рукой спинку стула, не отрывая взгляда от точек на стене.

- Она…

- Рони.

«Феликс, я в больнице. Это не кариес… это лейкемия)))» 19:18 Михаль

Про не честно

Снова привычный запах больницы. А я-то думал, что больше сюда не вернусь, только когда в морг повезут. Не честно!

Синие бахилы на черных ботинках. Черные ботинки на костлявых ногах. Костлявые ноги привинчены к худому, истощенному телу, точно я однажды рассыпался и в один день неумелый Джепетто склеил кусочки на скорую руку, не выстрогал из полена, а собрал из опилок хлипкого Пиноккио.

Волнуюсь, а потому иду впереди мамы и Троя, отец совсем отстал. Но, приближаясь к белой двери, с выгравированным номером 15, замедляю шаг. От напряжения сжимаю розу, шипы впиваются в ладонь, причиняя отвлекающую боль. Открыв дверь, что я увижу? Увижу ли мою привычную Михаль, или это будет уже совершенно другая девушка с короткой стрижкой?

- Феликс, - мама догоняет и подхватывает за руку.

- Я один…

И нужна тут роза? Толку от нее?

Кидаю цветок в мусорное ведро и на выдохе открываю дверь.

Снова эти белые стены, цвет, давящий на глаза. В белом нет радости, это немой цвет, глухой. Он без тайны и мистики, как например его антипод черный, он не яркий, как красный, не веселый, как желтый или зеленый. Символ пустоты, сияющей божественной пустоты. И в этой пустоте спит Михаль.

Кажется, она впитала в себя весь свет, от чего ее кожа больше не бронзовая, а бледная. Я провожу по ее руке и радуюсь – теплая.

Совершенно неважно знать о причине ее пребывания в больнице, что вдруг такое неожиданно случилось, что ее быстренько привезли сюда и уложили спать. Но опять, то непонятное чувство зарождается глубоко внутри. Теперь я знаю его имя – смирение.

Оно как белый цвет. Постоянное, пустое смирение, никак не развивается.

Смирение, принятие этой чертовой участи. Мне становится на все плевать, все равно умру я или нет, свершил какой благородный поступок в жизни или нет. Все материальные ценности, будь то покупка нового компа или одежды, путешествия или дом на берегу океана, самая вкусная еда или миллиарды на счету в банке – больше не имеет смысла, тянуться к этой дорогой мелочи. Остались я и мои чувства.

Я сажусь рядом на стуле. Всматриваясь в нежное лицо Михаль, разглядываю, синяки под глазами. Ее некогда сочные губы, сейчас походят на ссохшиеся дольки мандарина. Прислушиваясь, различаю спокойное дыхание, и, кажется, даже слышу стук сердца.

Во мне больше не осталось слез, чтобы выплакать все горе. Смог только:

And if I kiss you in the garden, in the moonlight, will you pardon me?

Come tiptoe through the tulips with me

Про страшное

Самое страшное в лейкемии, это то, что смерть не будет внезапной, как, например, при сердечном приступе, где дело одного дня, нескольких часов. Раз и ты труп. Нет же дается целая куча времени на то, чтобы хоть что-то сделать, но ясно же и дураку, ничего не выйдет. И вот жду, смотря на окно, засыпаемое снегом, сижу на измене.