На цыпочках через тюльпаны (СИ)

Еще страшно было, когда узнал о болезни. На это уходит тридцать секунд, даже меньше:

- У тебя лейкемия! – говорю вслух.

Пять секунд.

Лейкемия и все тут, хоть ты лопни, но она уже есть, засела как улитка в панцире.

Но самое жуткое – это вот эти слова, которые вспоминаю изо дня в день: «Делай, что хочешь»! Они как бы лишают возможности бороться за жизнь, намекают, что время прошло и сейчас все, на что тебя хватит – это…

А что это? На что меня хватит? На еще одно переливание крови, которое отсрочит смерть на пару… ?

Про эпитафии

- Здесь лежит идиот, - отвечаю на вопрос Михаль об эпитафиях.

Михаль улыбается и взъерошивает волосы на моей голове.

- А рядом с ним дура.

- Полная дура, - добавляю я.

- Идиотки более не встречала.

Минула еще одна неделя тщетных попыток спасти свою душу. Всегда задавался такими вопросами: Способен ли слепой перевести через дорогу слепого? Способен ли Бог создать такой камень, который не сможет поднять? Такие глуповатые вопросы и время на них не хочется терять вовсе, а вот они как ежедневное проклятия напоминают о себе. И я засыпаю вместе с ними и просыпаюсь.

- А если серьезно? Чтобы ты написал? – спрашивает моя поблекшая любимая.

Ее голос очень изменился, он стал таким тонким и тихим, но все еще узнаваемым. Мне кажется, каким бы не был ее голос, я все равно его узнаю, даже в толпе, так же как узнавал глотающую воздух Бэтти, бегавшую за мной по аллеям и паркам.

Бедная моя Михаль постепенно тухнет, как пламя маленькой свечи.

- У этого парня были железные яйца, но плюшевое сердце, - подумав немного, отвечаю с блеском в глазах.

- Дурак, - хохочет она

- Я серьезно.

Лежа на кровати, мы путешествуем по миру. Включенный лэптоп подсвечивает наши бледные лица, от того глаза Михаль кажутся синими, несмотря на то, что они карие. Рассматриваем фотографии чудес света, гуляем с помощью панорамных снимков по улицам Токио и Нью-Йорка. Совершаем скачок, и Лувр впускает в свои просторные залы. Мы падаем с вершины Эйфелевой башни, мы падаем с Пизанской башни, мы падаем со статуи Свободы, с небоскреба в Дубае, с Альпийских высот, со Стены Плача, с купола Храма Христа Спасителя, с Собора Парижской Богоматери. И взлетаем ввысь, выше всех небоскребов в мире, к звездам и усаживаемся на поверхность Луны…

Михаль стала бледная как Луна.

Про морфий

Михаль недолго продержали в больнице. Обычно, когда приговор уже подписан и остается ожидать его приведения в исполнения, врачи не любят возиться с «новой партией жмуриков». Теперь мою любимую навещает дежурная медсестра, которая находиться рядом на всякий случай, делает переливания крови, а скоро, как говорит Михаль, ей начнут колоть морфий, чтобы она не чувствовала боль, а пребывала в хорошем расположении духа, радовалась последним часам жизни.

Моя Михаль говорит, что ей нравится общаться с этой медсестрой, она очень умная женщина и рассказывает ей много интересного.

Про визиты

Когда начинают навещать люди – это может означать только одно. Потихоньку и мое время приходит. Пустые слова о жизни. Никто из моих гостей не знает, что нужно говорить, что рассказать, когда видят в каком состоянии, я лежу, намертво прикованный к кровати и провонявший лекарствами.

Эти пришельцы, не имеют понятия, о чем надо спрашивать, чтобы избежать любых слов, касающихся смерти. Они думают, что если начнут о ней говорить или как-то намекать, то непременно сделают еще хуже, чем есть на самом деле. Но вся проблема в том, что мне давно уже наплевать. Только ветка, спутница по жизни имеет хоть какое-то понятие. Все, что необходимо – тишина, быть рядом и молчать до тех пор, пока не станет ясно пора уходить. Жаль, что они не знают.

Сил хватает, чтобы написать Михаль, позвонить и слабым голосом, спросить, как она себя сегодня чувствует. Сил также хватает, чтобы ответить Грегу на его предложение:

- Да, почитай мне.

Психолог сидит на стуле напротив меня и до сих пор вызывает трепет и благоговение. Наверное, если он заболеет раком, то непременно его победит. Без всяких лекарств, одной лишь силой воли.

- Один доллар восемьдесят семь центов. Это было все. Из них шестьдесят центов монетками по одному центу. За каждую из этих монеток пришлось торговаться с бакалейщиком, зеленщиком, мясником так, что даже уши горели от безмолвного неодобрения, которое вызывала подобная бережливость. Деллa пересчитала три раза. Один доллар восемьдесят семь центов. А завтра рождество...

Грег неторопливо и внятно читает О. Генри «Дары волхвов», в надежде, что это поднимет мне настроение. Он прав, поднимает.

Я не дослушиваю до конца и засыпаю.

Про тишину

- Мама! Ма-ма, - кричу громко насколько возможно.