На цыпочках

Взойдя на вершину холма, я остановился. Передо мной, насколько я мог видеть, лежали холмы. Не очень высокие и не очень крутые, а скорей пологие (просто эта местность была такая холмистая), пустые, поросшие редкой травой какого-то безразличного цвета, тоже вроде защитного. Впрочем, это было общее впечатление, потому что трава кое-где была и зеленого цвета, встречалась и какая-то серо-голубая мохнатая травка, а местами небольшими группками — и желтые головки облетевших одуванчиков, — но в целом все эти холмы казались какими-то бурыми, нет, именно защитного цвета, «хаки» или как он там называется, и только тропинки были желтоватыми, но вдали они становились тоньше, и дальше их совсем не было видно — там уже все было бурым. Да и небо было какое-то, хоть и безоблачное, хоть и голубое, но и голубизна была блеклой, и солнца не было видно, хоть и нельзя было сказать, что пасмурно. Вообще все были холмы и холмы, и только где-то впереди, на одном из них, на обращенном ко мне склоне, был виден какой-то двор с длинными крышами, из-за которых торчала высокая, как на фабрике или на заводе, и, вероятно, кирпичная труба. Весь этот двор был обнесен забором, кажется, деревянным. Если глядеть направо, там, уже совсем далеко, из-за холмов, поднималась водонапорная башня. Я знал, что за этой башней, немного дальше, пролегает железная дорога. Железной дороги отсюда, разумеется, не было видно, но я знал, что она там находится. Если посмотреть налево, там, тоже на холме, правда, на другом, на вершине, была какая-то темная штука; может быть, какая-нибудь будка или сторожка. Но это меня не очень занимало. Главное, что пейзаж был скучный и непривлекательный и в целом он вызывал у меня чувство беспокойства или тревоги, или еще чего-то такого.

«А может быть, все-таки дернуть напрямик? — снова подумал я. (Эта мысль соблазняла меня.) — Плюнуть на все и рвануть: ведь это скорей. Ну, решайся же, решайся, — говорил я себе. — Решайся хоть на что-нибудь: на то или на другое. Ведь так ты просто теряешь время».

Жена часто упрекала меня в нерешительности. Она всегда говорила, что так-то я человек ничего: и спокойный, и трудолюбивый, и скромный (она даже говорила, что чересчур скромный), но вот что касается решительности, то тут она считает, что ее у меня начисто нет. Мне кажется, она в этом не совсем права: решительность во мне есть. Может быть, ее недостаточно, но и не так, чтобы совсем не было. Она есть. Но в такой, например, ситуации?.. Тут еще десять раз подумаешь, прежде чем на что-то решиться.

Я наконец разозлился.

«Черт возьми! — разозлился я. — Да что я, хуже других, что ли? Не хуже, — подумал я, — нисколько не хуже. Не лучше, но и не хуже. Нет, я не могу сказать, чтобы я был лучше других: у меня вовсе нет такой самоуверенности. Наверное, есть люди и лучше меня, я даже уверен, что есть, должны быть, не может не быть. Но в среднем... если взять в среднем, я такой же человек, как и другие, как все, ничем не хуже.

Но все же, — подумал я, — с другой стороны... Нельзя же, чтобы никто ни о чем не думал? Нет, так нельзя. Человек должен думать, не может не думать, просто не имеет права. И то, что он не хуже других, не дает ему права не думать. Мы все не хуже других, и тем не менее должны думать».

У меня прямо зудело внутри.

«А что, если все-таки дернуть напрямик? — подумал я. — Ведь это же быстрей!»

Но тут я вспомнил офицера, с которым разговаривал на Малой Средней. Он был так вежлив со мной и так любезно объяснил мне мой маршрут. И кроме того, он так крепко надеется на мою порядочность. Было бы очень некрасиво подвести его. Да нет, это было бы просто неэтично: взять и подвести человека, который крепко на тебя надеется.

Я вздохнул и стал спускаться с холма.

Приняв решение, я почувствовал себя гораздо спокойней и уверенней. Это точно, что от правильно принятого решения зависит все, а решение мое, очевидно, было правильным. Я теперь в этом почти не сомневался.

«Нет, конечно, никто и не говорит, — думал я, — напрямик было бы гораздо быстрей. Всем известно, что кратчайший путь между двумя пунктами А и В — это прямая, но кратчайший путь не всегда правильный путь, и логика не должна отрываться от подлинной действительности, ее всегда нужно применять к конкретным обстоятельствам. Отвлеченная логика хороша в математике или в науке, но не в повседневной жизни, потому что повседневная жизнь удивительней всякой логики.

Да, — продолжал я думать, спускаясь с холма в лощину, — в повседневной жизни полным-полно всяких удивительных вещей. Вокруг творятся такие будни, что ого-го!»

— Ого-го-о-о-о!.. — закричал я, сложив ладони домиком у рта, и эхо моего крика, несколько раз отразившись на склонах, возникло там и там и потерялось вдали.