На улицах Стамбула

Наивно ждать, что ты немедленно откинешь коньки, Бог возьмет тебя в Рай, и твои страдания прекратятся. Эх, мы не ангелы. Каждому человеку суждено испить его горькую чашу до дна, искупив грехи этой и прошлой жизни. Так что, моли- не моли, а наверх просто так не заберут. Надо мужаться, надо жить эту жизнь, чтобы ни преподносил сегодняшний день. Я вышел из храма и вдохнул полной грудью осенний стамбульский воздух. Было ха-ра-шо, как всегда после храма. Я вернулся ненадолго в отель, помолился, присвоил себе энергию храма, энергетически закрыв себя со всех сторон. Не то, чтобы я ждал нападений темных. Хотя каждый светлый должен по умолчанию каждый день ждать. Ждать и молиться, чтобы отразить удар. Береженого Бог бережет. Я же говорю, я не был самым лучшим воином. Но я старался. Жутко захотелось есть, да даже не то, чтобы есть — жрать захотелось оч оч сильно. Физическое тело, как всегда, не вовремя напомнило о себе. Ох уж эти биологические тела — система пищеварения, это все дико неудобно. Столько мороки со всем этим. Вечно таскаешься со своим телом как с чемоданом без ручки — дико тяжело и неудобно, но не бросишь же посреди дороги — не ты это тело создавал, не тебе и бросать. Я привык как смог, но когда живешь уже сотую жизнь подряд — напрягает. Ты знаешь, как прекрасна и бестелесна душа, ты знаешь, как можно себя чувствовать, не обремененным телом, и вот, ты вынужден терпеть эту физическую оболочку как узкий водолазный костюм, который и давит и жмет со всех сторон, а к старости еще и начинает сжиматься сильнее, да так, что все внутренности болят. И вот, мы, такие водолазы, души, зажатые в тела, пытаемся на этой планете быть счастливыми. Это просто смешно. Никто на поле боя никогда не пытается добыть себе счастье. На поле боя сражаются и пытаются спасти свою жизнь. Все, что мы должны делать — спасать свою душу. Счастье, ниспосланное небесами — лишь короткие передышки между боем, возможность отдохнуть и не сойти с ума. Счастье- лишь моменты, посланные Богом, чтобы от горя и несчастий не поехала кукушечка. Мы все боремся за нашу душу, чтобы она по финалу не сгрохотала в ад. Это единственное в этой жизни, что вообще имеет значение. Спасайте вашу душу, храните честь смолоду, будьте начеку в этой жизни и вас не постигнет гниение. Странно думать, что все произойдет само по себе, просто потому что вы хороший человек. Кто вам нашептывает на левое ухо, что вы хороший человек, и поэтому ходить в храм, молиться и помогать ближнему — не обязательно, вы же итак хороший? Мне кажется, я узнаю его рог, копыта и хвост. Все одно и то же, они даже не трудятся изменить формулы — типа, работало веками и сейчас сойдет. Но если так уже сгубили миллиарды людей до вас, значит, можно же уже запомнить ловушки и предотвратить это в вашей жизни? Пара усилий, потом еще немного, еще пару гребков, пробежечка, тут напряглись, тут отпустили, тут помолились, там не разгневались, здесь пропустили фразу мимо ушей, там не стали завидовать, тут закрыли глаза на соблазнение на явный блуд, причастились — и вот, спаслись. Не сложно, если шагать с Богом каждый день. Сложно, если всю жизнь грешить, думая, что в старости успеется покаяться. А к старости душа дервенеет, мертвеет от грехов, уже и не помнишь, в чем каяться-то собирался. Ничего не помнишь, а спасаться надо. Блаженны те дети, которых родители крестили в детстве и приучили к молитве. Какие бы испытания их не ждали, они всегда будут с Богом. Если бы я не был сдержан, я бы им даже позавидовал. Пока я рассуждал о несовершенстве физических тел, мой желудок свело от голода. Я заскочил в ближайшую забегаловку, я знал, что там отлично готовят мясо, плюсом по всей улице стоял вкуснейший запах свежеиспеченного хлеба. Я заказал себе все, до чего мог дотянуться мой голодный глаз и приступил к пиршеству. Однако, съев пол-тарелки, я понял, что больше не могу. Чревоугодие изумленно присело на кресло рядом со мной и выпучило на меня глаза, расправив все свои жировые складки. Да, да, то ли посещение храма, то ли гнетущее меня боевое задание, или эта терпкая Стамбульская осень, а может, и все сразу, повлияли на меня так, что я не мог больше жрать. Жрать в три горла, сидя на диване под любимый кинчик — это же традиционное развлечение всех современных людей, что со мной было не так?! Расстроенный, я понял, что моя душа показывает мне «фак» и просто не хочет, чтобы я забрасывал в свое тело тонны еды, как я это делал раньше. Хотел возмутиться и сказать глупой душе, что, между прочим, я таким образом получал удовольствие, а удовольствий в этой жизни осталось мало и их надо ценить и прочее бла-бла-бла, но она еще раз послала меня и не захотела слушать. На недоуменный взгляд чревоугодия я пожал плечами. И оно тут же сорвалось и полетело над Стамбулом, хлюпая всеми своими жировыми складками и посыпая меня проклятьями: помчалось искать себе кого-то более сговорчивого: может, пристанет к турку, перебирающему вкусные ребрышки, или к туристу, запихивающему пиццу целиком в рот — я не знаю. Надеюсь, ко мне оно больше не вернется. Крайне удивленный, и даже капельку раздосадованный я заплатил за еле тронутый второй завтрак, или ранний обед, не знаю, как назвать. Турки поцокали языками вслед мне, наверное подумали: «От больной, ничего ж не сожрал, вот идиота кусок». Я вышел на улицу. Хм, значит, чревоугодие мне больше не друг, нормально мне больше не пожрать, душа моя высказала все, что она думает поэтому поводу. Ну что ж, может после смерти на одно мытарство будет меньше — и то хорошо. Я пожал плечами, есть не хотелось вообще, желудок был в шоке, впрочем, как и я. Где-то мое чревоугодие металось по Стамбулу и искало себе новую жертву. Я же был обновлен, свеж, бодр как никогда, и готов к подвигам. Когда ограничиваешь себя в каких то удовольствиях, почему-то чувствуешь себя сильнее. Я сильнее, чем все эти пиццы, пирожки, пирожные, выставленные в витринах, я сделан Богом не для того, чтобы бесконечно думать о еде. Я провел большую часть своей жизни делая еду, обсуждая еду, покупая еду, предвкушая еду и за все это время Бог ни разу не оставил меня голодным, ни разу не оставил меня без крошки хлеба на столе. Если Бог кормит птиц, и они не заботятся о том, что останутся голодными, то почему же я провел большую часть своей жизни в суетной заботе о еде? Мне стало грустно. Мы тратим нашу жизнь совсем не на то, на что следовало бы ее потратить. Какая разница, как хорошо мы ели в этой жизни и как крепко спали, если косточки наши будут выглядеть в гробах абсолютно одинаково? Великая разница будет лишь в разделении душ. Душа — вот над чем нужно неустанно работать. Моя душа была возрастом трех лет, ей было абсолютно по фиг на запреты, правила и мнения авторитетов. Она была падка на развлечения, на все вкусное и блестящее, на яркие впечатления и удовольствия. Я вынужден был каждый день зорко следить, куда несет ее розовые в горошек бантики на голове, на что эта сорока опять уставилась, в какую розетку она хочет запихать свои розовые пальчики, с какого шкафа упасть, какую банку варенья вылить на себя и какую самую дорогую вазу разбить? Моя душа была падка на развлечения, но при этом я ясно видел, как ее воротит, когда она видит в них явный грех. (А когда не видит?! Когда не видит, скажите мне, куда мы с ней несемся, как на убой?!) Как мне было ее удерживать, как? Беспечная, жаждущая удовольствий, свободолюбивая маленькая тиранша. Единственное, что могло удержать ее в узде: сказанная вовремя мною фраза: «Попадешь в ад». При всяком упоминании кары Божьей я ее не узнавал. Она тут же делалась послушной и готовой на молитву и пост. Но вот в чем загвоздка: именно я должен был обуздывать ее. Я, а никто другой, должен был отслеживать и мониторить все ее безумства и не допускать до греха. Ох, как же я умаялся, ребята. Жизнь такая долгая, а ты только гляди смотри, как бы не натворить чего. И только подумаешь, что преуспел в бдении и слежке за своей душой, как тут же и оп! — падаешь. Падаешь так больно, как никогда прежде. Так тяжек грех после долгой чистоты. Ох, и не передать. Каждый грех — как нож по сердцу. Утром и в зеркало на себя смотреть не можешь. Казалось бы: бди. Бди днем и ночью, кабы что твоя трехлетка — душа не натворила. Но предательски клонит в сон, но думаешь — «она у меня ученая (нда), она не поступит плохо в этот раз» (ага-ага), я ж теперь умный, «воробей стреляный» (ха-ха). Пока не вбит последний гвоздь в крышку твоего гроба, нужно быть на стреме. Нужно быть на стреме всегда. Некоторые умудряются и во сне нагрешить. Будь собран. Бди. Бди 24/7. Бди 365 дней в году. Бди. Пусть горит твой светильник всегда, на белом снегу под ярким светом всегда хорошо видны следы врага. Да не прикоснется враг к твоей душе, да отсечешь ты все его черные поползновения. Я берег розовые в горошек бантики моей души. Может, она у меня была и невоздержанная трехлетка. Зато добрая и отзывчивая. И я изо всех сил старался оградить ее от врага рода человеческого. Я старался, правда. Я шипел на нее, я ворчал, я кричал, я поучал, я держал ее за локоть, а моментами — за шкирку. Я удерживал е, как мог, от греха. Единственная настоящая цель в моей жизни была — не сгрохотать с моей девочкой в ад. Пусть мы не были самыми лучшими, но и у нас был кинжал, с которым мы могли воевать за Бога. Нельзя было списывать наше маленькое войско со счетов. Мы бились, как могли.