На улицах Стамбула

Я шел по Стамбулу, а мое чревоугодие обживало новое тело. На сей раз в его цепкие руки попался турок, обожающий Тавук-гёксу в неограниченных количествах. Бедолага. Мне было искренне жаль его, бес чревоугодия абсолютно такой же мерзкий и противный, как и все остальные. Я же шел чистый, свободный и невесомый, все мне было по плечу. Солнце светило так, как будто я приехал на курорт и сейчас как минимум лето. Я шел в одной футболке, щурясь, смотрел на солнце и вышел к набережной. Я подумал, что Стамбул похож на райское местечко. Посмотрел в синие-синие воды Босфора, которые никогда при мне не меняли свой цвет на серый. Босфор всегда меня встречал лучистой синевой. В небе орали прожорливые чайки, но я уже привык к их размерам и их сходством с птеродактилями. Ну, откормили себе турки огромных чаек, ну и что? Каждый развлекается в этой жизни, как может. Чай у них в стаканчиках маленький, чайки большие. Все не как у людей. Я сел на набережную с местными, которые сидели тут и смотрели в воды Босфора сутками. Я их очень понимал — более релаксирующего действа сложно было бы себе придумать. Где то за нашими спинами шумел Стамбул — торговались туристы, выкрикивали скидку продавцы, суетились официанты, кричали зазывалы, рекламируя кафе и рестораны, орали вечно голодные уличные коты и позвякивал трамвай. А здесь были только синие воды Босфора да пикирующие сверху огромные чайки, ветер и больше ничего. Как портал в другую реальность. Если жизнь тебя припекла в Стамбуле, иди к водам Босфора, сядь на набережной и смотри в воду. 5 минут смотри, 10, 15, полчаса, час…И отпустит. Вот увидишь, отпустит. Прыгать в воды Босфора от отчаянья нинада. Нинада. Если вы не хотите оказаться сразу же из прохладной воды в нестерпимо горящем аду. Такая резкая перемена мест не пойдет на пользу коже лица, сразу скажу. Два соседних моста закрыли для пешеходов — слишком много самоубийц в Стамбуле жаждали прыгнуть с них вниз в синие воды Босфора. Почему все думают, что, многажды согрешив и не раскаявшись, можно попасть после смерти на суд Божий? Почему они даже думают, что успеют оправдаться, сказать пару слов на этом суде? Весь ужас в том, что не все попадают на суд. Некоторые попадают прямиком в ад. Некоторым грешникам, особенно самоубийцам, стоит испустить дух, как к ним в ту же секунду подскакивают черти, хватают под локотки и утаскивают вниз, в преисподнюю. Вы не успеете оправдаться, и никто не будет слушать ваших оправданий. Вот в чем кошмар. Если бы люди знали, что ждет их после смерти, все бы тут же побросали все карусели жизненных развлечений и удовольствий, на которых их непрерывно и с ветерком катают бесы, и провели бы остаток жизни в мольбе перед Богом. Пока жизнь прикрыта мишурой удовольствия, люди думают, что будут жить вечно, и уж в конце их точно ждет не адское пламя, а суд, и они успеют оправдаться. Я тоже так когда-то думал, но реальность оказалась во много раз страшнее. Я не знаю, как предстану перед Ним, но я могу остаток дней моей жизни на земле помогать нашему светлому войску победить. Пусть у меня в руках всего лишь маленький кинжал, я могу что-то сделать и им. Это лучше, чем сидеть, сложа руки и в вечном грешном сонном параличе ожидать конца жизни. Самое лучшее, что я могу сделать против темных — это жить. Меня столько раз пытались убить, физически и морально уничтожить, что само мое пребывание на планете Земля — для них нож по сердцу. Вот и хорошо, вот и отличненько. Надо жить так, чтобы от произнесения твоего имени трепетали темные. Пока я так рассуждал, до меня донесся запах жареных каштанов. Вот в чем- чем, а на каштаны меня Стамбул подсадил конкретно. Есть опасения, что это местный наркотик, впрочем, как и симиты. Трескаешь за оба уха и те, и другие, и можно даже не кушать нормальную еду, все равно твой желудок переполнен (главное — не привлечь опять внимание моего чревоугодия, которое в исступлении пьет энергию нового обжористого тела). Пару-тройку килограмм, как пить дать, ты всегда привезёшь из Стамбула, хоть ты из кожи вон вылезешь соблюдать все твои дурацкие диеты. Я вгрызся в свежие горячие каштаны и пошел вдоль набережной, периодически глядя на синие волны, чтобы убедиться, что волшебство никуда не делось. Я стал каким-то совсем простым в этом городе. Хотелось разложить добро и зло, как Чапаев схему боя на картошке: вот мы, вот темные. У нас столько-то светлых таких категорий, у них столько-то темных такого ранга. Не понятно, где будет битва, поэтому преимущества и недостатки местности поля боя не внести. В какой день будет битва, тоже не ясно, хотя есть ощущения, что она приближается с не детской скоростью. Солнце будет или ливень? Жара или холод? Будем мы сражаться в пустыне или на болоте? На все эти вопросы не было ответов. Я все еще чувствовал, как в Стамбул продолжают стекаться силы светлых. Темных я перестал чувствовать вообще. Меня это удручало. Как будто собаку лишили нюха. Я их чувствовал с самого детства, и тут на тебе. Перед самой битвой как отрубило. Было у меня ощущение, что это так задумано, и уж точно, согласовано со светлым штабом. Но к чему это все было? Вопрос из вопросов. Приближение низших сошек я мог считывать минут за 5, от них не сильно фонило. Приближение крупных темных магов я чувствовал за полчаса, при этом они могли даже еще торчать в портале, а меня уже выворачивало от их присутствия. Я чувствовал их все равно. Их темную энергию было ни с чем не спутать, эти дементоры при своем приближении высасывали энергию из всего живого и убивали радость. Я научился от них защищаться, но неприятный осадочек все равно в итоге чувствовался до и после. Даже если их целью был не я, все равно от темных оставался шлейф ненависти, черное пространство, как будто обугленная спичка, все что горело вокруг при их приходе — сгорало. Так вот, в последнее время я не видел никаких черных шлейфов, не чувствовал следов присутствия ни до, ни после. Не знаю, с чем это было связано, но я был как кот, напрочь лишенный усов. Что они сделали? Как это темные так со мной поработали, что это случилось? Как же мне хотелось максимально помочь своим, понять, что мы выиграли и улететь уже из этого города. Стамбул накручивал круги, водил меня по городу: его хлебом не корми, дай помучать незадачливого туриста. Возможно, я и выглядел, как праздный турист, и вряд ли кто то мог бы вычислить, что я прилетел сюда спасать мир, как, впрочем, и остальные светлые, но по всему было видно, что в самом Стамбуле заложена какая то хитрая схема для таких, как я. Он водил нас за нос по своим улочкам и переулкам, заставляя заблуждаться и менять маршрут. Город вел себя как живое существо, и я вам скажу, не очень то оно было милосердно. Хотя, на первый взгляд, более радушного и солнечного города сложно представить, я чувствовал каждый острый камень его вековых булыжных мостовых тонкой подошвой своей кроссовок. Частенько я присаживался на лавочки, чтобы ноющая боль в ногах хоть немного приутихла, но если этот город хотел моей крови, я готов был ему дать ее. Все, что угодно, лишь бы наши победили. В аду я не протяну и 30 секунд…Что то внутри меня приказало отставить грустные мысли. Я оказался в центре города, рядом с Дикилиташ (Dikilitaş), или попросту египетским обелиском, змеиной колонной и обелиском Константина. Я засмотрелся на египетский обелиск, считывая энергию. Она была мощная, но не для каждого. Подзарядиться я не смог. Даже не пытался. Тутмос третий все таки делал его для Амон-Ра, а не для того, чтобы такие, как я, спустя столько веков пытались скачать из них энергию. Египетская энергия в таких обелисках настолько древняя, что будет очень зла, если ее разбудить. Ни темные, ни светлые лишний раз старались не беспокоить артефакты Древнего Египта. Особенно если не владели достаточными уровнями для такого рода беспокойства. Отдача могла запросто замучить. Я должен был быть осторожным после провала в хранилище. То-то уж темные откровенно поржали надо мной. Нет-нет-нет, второго такого провала подряд я не потерплю. Надо уже, в конце концов, становиться умнее. Ну, в самом деле, «На молоке обжегшись, на воду дуешь»(с). Я еще раз полюбовался на иероглифы на обелиске, и когда уже наглые туристы, сгрудившиеся за моей спиной, стали дышать мне в шею, тщетно пытаясь что-то увидеть из за моего высокого роста, я пошел к змеиной колонне, вросшей в землю метра на три. Вековой земельный нарост, смесь песка и пыли, или «культурный слой», как говорят историки, из-за которого у нас в России исчезает напрочь нижний этаж всех зданий. Скоро мы покроемся такой же пылью, и все наши страхи и волнения станут абсолютно не важны перед лицом вечности. Колонна была сделана в форме змеи. Она была утащена из Греции, из дельфийского святилища Аполлона, где должна была располагаться под золотым посвятительным треножником с массивной золотой чашей. Бронзовые тела рептилий были выполнены из оружия и деталей щитов, которые некогда принадлежали персам, павшим на поле боя в 426 до н. э. Разумеется, все три головы змей этой колонны были срублены вандалами, кажется, в 17 веке. Осталось только сплетенное тело. Я смотрел на змеиную колонну и внутренним взором видел все три головы, не смотря на то, что одна из них сейчас физически находилась в музее в Лондоне. Я смотрел на змею, змея смотрела на меня, и мороз пробирал по моей коже. Я вспомнил, как я умер от укуса змеи в прошлой жизни. С тех пор их, знаете ли, недолюбливаю. Вот там, на этом месте, энергия закручивалась по спирали. Зачем было притаскивать змею из храма Аполлона в центр Константинополя и ставить ее на потеху туристам, до сих пор не понимаю. Любая вещь, вытащенная из любого языческого храма, фонит энергией эгрегора. И эта змея прилично фонила. Я задумался о ее настоящем цвете, ведь зеленым ее сделало время. Потом перевел взгляд на толпящихся вокруг ее круглого ограждения туристов, и меня внезапно накрыло. Много позже понял, что это было бесовское наваждение. Какой-то голос внутри меня четко произнес: «Перед вторым пришествием в Стамбуле спасется только то количество человек, которое влезет от египетского обелиска до этой змеи». Нельзя вступать в диалоги с голосами в голове, ведь они только этого и ждут. Но я, дурак, абсолютно не ожидавший нападения, ведь в последние дни было так тихо, повелся и сказал: «Этого не может быть, в этом городе огромное количество мечетей, верующие все спасутся». Голос заржал и сказал: «Они все пусты, мечети стоят, но истинно молятся горстки людей». Я вспомнил, как я днем шел, заглядывал в окна и там действительно была пара человек. «Все на работе, — ответил я, — когда же им ехать в мечеть и молиться? Они читают молитвы на работе». Бес снова заржал и громко объявил: «Тебе хочется так думать». И тут я расстроился. Я повелся и расстроился как ребенок. Не может быть, чтобы в городе — миллионнике перед Апокалипсисом спаслось 200 человек. Я еще раз в тоске посмотрел на размер площади. Да, двести. Ну, если они встанут вплотную, «затылок в затылок», может быть, наберется 300–350. Но это финал, больше тут просто не поместиться. И если верить «Апокалипсису» Иоанна Богослова (до сих пор ведутся жаркие споры, он ли это написал), и этим словам в моей голове, значит за пределами этой площади будет Апокалипсис, землетрясение, цунами, молнии, страшное разрушение и смерть грешников, то здесь спасутся всего 350 человек?! Я не хотел этому верить. Я вышел настолько расстроенный с Султанахмет, что мне хотелось рыдать. Мне было до безумия жаль всех людей, идущих мне навстречу на улице, всех, кто надеялся на спасение, всех кто был ленив, чтобы молиться, всех, кто страдал чревоугодием, как и я недавно (и совсем не факт, что избавился до конца), всех, кто блудил, всех, кто грешил, всех, кто выносил мозг родителям, дрался с братом, ненавидел начальника, завидовал сестре и ссорился с соседом. Мне стало невыносимо жаль всех. Все эти люди не заслуживали, чтобы их тела умерли ужасной смертью, а душа была вечно заключена во аде. Мы все были грешны на этой планете. Мы все жаждали помилования. Мы были недостойны прощения, но нам всем нужна была милость Его. «Помяни меня во Царствии своем», — все, что мы бы могли сказать, ударяя себя в грудь. Я шел и слезы лились по моим щекам, Господи, Господи, как мы докатились до такого, что в последние времена из этого прекрасного огромного города-миллионника спасется всего лишь горстка людей?! И тут я споткнулся. И полетел вперед, красиво раскинув руки. И четко в момент удара моей головы об асфальт я понял: «Бесы». А я, дебил, повелся. Это было идеально выверенное нападение бесов на меня, идиота. Прямо, как в учебниках. Спасется огромное количество человек, вдруг отчетливо понял я. Потому что Стамбул — город верующих мусульман и христиан. И они все точно спасутся. Но как темные хитро придумали с этой площадью, а?! Какую легенду мне, легковерному, накрутили. Эх, в запудривании мозгов, к сожалению, им нет равных. Что-то внутри меня четко произнесло: «Никогда не вступай с ними в диалог». И я понял, что они могут насылать какие угодно помыслы, главное, самому держаться и не впускать эти помыслы в свое сердце. Казалось бы, так просто: разделяй свои собственные мысли от мыслей внушенных. Так почему же я повелся?! «Просто устал», — опять почувствовал я фразу внутри. Я не знаю, хотел ли я этим оправдаться, или это ангел — хранитель заботился обо мне. Наверное, это было отчасти самооправдание, но этот город вымотал меня неизвестностью и постоянным напряженным ожиданием битвы. Я все еще лежал после падения на асфальте, погруженный в свои мысли. Вдруг я услышал снова английский с характерным акцентом — меня опять окружили туристы из Китая и помогли мне подняться. И тут же я вернулся в реальность и все мои ободранные локти и коленки резко засаднили. Ох, я дебил-дебил, надо же так попасть! Поговорил с бесом, молодец. Китайцы так мило беспокоились за меня, что я оттаял. Я кланялся и благодарил, как мог. На глазах моих стояли слезы радости от того, что я понял бесовскую ловушку, милые китайцы подумали, что я сильно ушибся. Да что там мои царапины! Город будет спасен, это главное! Я еще раз раскланялся китайским туристом и поблагодарил их. Я пошел в одну сторону, они в другую, но я до сих пор чувствовал тепло, исходившее от них. Как же правы все те правители, что пропагандируют дружбу народов и укрепляют связи между странами. Все народы мира разделены четко на 2 национальности. Их всего две во всем мире, два народа. И имя им: Добрые и Злые. Те, кто верят в Бога и молятся ему, стараются поступать по правде и совести, не обижать ближнего своего и отдать последнюю рубашку, и те, кто нет. Какой смысл в расизме и национализме, если у нас разделение только лишь на тех, кто попадет в Рай, и тех, кто сгрохочет в ад? Нет других национальностей, только светлые и темные. Каждый, кто мало-мальски мыслит, знает это. Я побрел под палящим солнцем вперед, я не хотел больше думать. Стал легкой наживкой для бесов, Господи, да как это вообще случилось? Правое ухо нещадно горело, но это лучше, чем пульсирующая боль, когда они пытались внушить мне свою ложь. Мечта этих тварей — чтобы на Земле не остался вообще никто, никто не попал в Рай, а все бы сгрохотали во след им в ад, и там бы они вечно мучили несчастных грешников. Проблема в том, что все эти понятия — ад и Рай неоднократно высмеиваются различными тупыми юмористическими передачами, обыгрываются в комедиях, анекдотах. Мы смеемся и перестаем верить в Реальную Опасность, которая с нашего рождения висит над нашими головами дамокловым мечом. Реальная Опасность существует для каждой души попасть в ад на веки вечные. Каждая душа, просыпаясь утром в теле, данной Богом в этой жизни, должна четко произносить: «Нет, я не хочу в ад», и делать в течение дня все возможное, чтобы туда не сгрохотать. Если вас провоцируют — не реагируйте. Если вас подначивают разгневаться, распсиховаться, или же просто совращают на ровном месте — не ведитесь. Сохраняйтесь в своей точке спокойствия, не поддавайтесь влияниям извне. Помните, что на кону — Ваше пребывание в вечности. И где Вы будете — гореть в вечном огне, скрежеща зубами, или пребывать в Любви и Блаженстве в Раю — зависит от Ваших поступков в течение этого дня. Каждая минута имеет значение, и за минуту можно спастись или погибнуть. За минуту можно на мосту перекинуть ноги обратно, решив не прыгать, за минуту можно отвести оружие от людей на прицеле, решив не стрелять, за минуту можно помириться с мужем, за минуту простить родителей, за минуту попросить прощения у Бога и исповедовать свой самый страшный грех, за минуту можно изменить всю свою жизнь. Не надо недооценивать время, время — это наша беговая дорожка, когда она закончится, мы окажемся в очереди на страшный суд. Вот тогда нам будет не до смеха. Мне понравилась фраза одной женщины, которая явилась дочке в тонком сне, она сказала: «Тут все серьезно, доча, не греши». Все серьезно — это означает, что все ваши грехи, греховные мысли и устремления посчитаны, это означает, что на Страшном суде пред Его ликом точно не до смеха. Все серьезно, это означает, что каждый год, день, час, минута и даже секунда на этой планете имеет значение, ведь и секунда может изменить жизнь человека и привести его в итоге в Рай или ад. Все серьезно — это означает, что ваши оправдания и отмазы не сработают. Невозможно будет спихнуть вину на обстоятельства или другого человека, нельзя будет сказать «довели, сволочи», или «с волками жить, по волчьи выть», или вот еще, глупая поговорка: «не мы такие, жизнь такая»(с). Нееет, на каждом аккаунте будут личные грехи владельца, личные. Нельзя будет попенять на обстановку, вот в чем ужас. В советское время люди читали и вдохновлялись книгой «Как закалялась сталь», мы же должны быть сильнее стали, мы должны гнуть свою линию, даже если вокруг нас набатом кричат: «Согреши, будь как все, ау, ну чо ты, как не родной?». И самое главное — мы должны надеяться на милость Божию. НЕ ждать ее, как само собой разумеющееся. Но надеяться. Разбойник, висящий на кресте вошел в Рай, попросил Его помянуть во Царствие Своем. И был в Раю в тот же вечер. А вот другой разбойник имел те же шансы, но предпочел сквернословить и оскорблять Его и в тот же вечер низвержен был в ад. Мы все распяты на своих крестах, снять их невозможно, ибо с креста только снимают, уже мертвым. Но мы все можем надеяться и просить о помиловании даже будучи распятым, даже за несколько часов, минут, секунд до смерти. И у нас есть Надежда, как у первого разбойника. Есть. Ее у нас никто не отнимет. Я подошел к какому то древнему уличному питьевому фонтанчику. Резьба на камне была такой старинной, что я подумал было, что из него пил сам Сулейман, когда бродил по улицам города, прикинувшись нищим, чтобы послушать, что про него говорят в народе. Современным правителям такое бы не помешало, но они предпочитают слушать своих лизоблюдов, запихивающих бесконечные вереницы льстивой и лживой лапши в президентские уши. Потому и живут народы так плохо, потому что между бедняком, вечно волокущим свои огромные неподъемные мешки по жарким улицам и дорогим правительственным креслом — пропасть. Я промыл свои раны на локтях, поморщившись. Вроде бы царапины, но как саднят. Наше тело в аду не поменяет своей чувствительности. Те, кто на это надеются — лохи. В том то вся и фишка, почему бесы так мучают все эти несчастные грешные души — да потому что эти души испытывают такую же боль, какую они бы испытывали на Земле. «Странно, — скажете вы, — их косточки давно лежат в могилах, а в вечном огне ада они орут так, как будто живы». В том то и зарыто удовольствие для темных — души продолжают чувствовать боль и выглядят они так, как выглядели бы на земле. Души сохраняют частичку, данную им Богом. Эта штука предназначена для вечной жизни. Ее невозможно выковырять из души. Это дар небес. Соответственно, если ты в Раю, ты будешь жить вечно, наслаждаясь своей жизнью. Если ты в аду, тебя будут мучить вечно благодаря этой частице. Вечно. Ты будешь умирать каждый раз при пытках бесов, но не умрешь, потому что физически ты уже умер, а именно эта вечная частица души не может умереть. Для меня всегда было загадкой, почему души в аду не умирают окончательно от таких страшных мучений. А потом понял, что все они были сделаны Богом вечными, для вечной жизни в Раю. Как ты и я. Грустная для меня тема, мне бесконечно жаль их. Повелись на завлекушки и рекламные проспекты темных, и вот… Финита ля комедия. Если кто то думает, что туда падает два человека в час, глубоко ошибаются. Я видел огромную дыру, в которую падали одновременно, в одну секунду десятки, сотни тысяч обнаженных тел, они все были мертвы. Тела их были как резиновые, они выглядели куклы, ноги и руки от ударов о края ямы безвольно сгибались. Их сортировали прежде чем ввергнуть в огонь и на мучения. Видимо, в аду тоже какие-то подразделения. Как вспомню, так вздрогну. Бррр! В общем, ребята, надо активно шевелить лапками, чтобы туда не загреметь. Если бы каждый человек на планете Земля четко понимал, что его может ожидать, он бы с утра до ночи молился и всю свою жизнь проводил в постах, причащении и акафисте. Потому что страшнее этого ничего нет. Мы должны беречь самое дорогое, что у нас есть — нашу душу. Дороже этого ничего нет и не будет. Я домыл свои раны и напился сам от пуза. Вода была вкуснючая и даже чуть-чуть сладкая. Я представил, скольких людей в Стамбуле этот фонтан, знавший еще Константинополь, спас от жажды, и невольно еще больше зауважал его. Века непрерывной работы не испортили его воду, он все так же готов напоить и нищего и богача, счастливого и несчастного, старого и малого, женатого и разведенного, радостного и унылого, доброго и злого, турка и приезжего. Фонтан не делил людей на расы, национальности, звания и богатство. Он просто насыщал всех влагой, в центре Стамбула, бесплатно, вот уже в течение нескольких веков. Почему мы не можем насыщать нашей добротой и участием всех жаждущих, как этот фонтан? Почему мы все намного, намного хуже, чем этот фонтан? Воистину, этот фонтан заслужил Рай, но только не я. Я даже в подметки не гожусь этому фонтану. Я шел по улице, стряхивая остатки капель в городскую пыль. По бокам от улочки сидели старики, играли в нарды. Их вскрикивания были так яростны и эмоциональны, что в напряженные моменты игры они на порядок молодели. Воистину, в Стамбуле живет страсть к игре. Я видел, как в ресторане в центре города пришел какой-то мужик в час пик, сел за чуть ли не последний свободный столик и стал кричать. Он кричал истошно и громко, как Большая Выпь, кричал без остановки. Он кричал так, что я было подумал, что что-то случилось. Конечно, случилось. Еще бы не случилось. Выяснилось, что ему скучно, и он разложил доску для нард на столике и кричал на официантов, чтобы они немедленно бросили все дела и присоединились к нему. И они его не прогнали! Не смотря на то, что это был час пик, относительно дорогой ресторан в центре города и они очевидно теряли выручку, потому что этот мужик ничего не заказал и только требовал громкими криками, чтобы с ним играли в нарды, напоминая мне голодную чайку. Официанты по очереди подсаживались к нему, делали пару ходов, кидая кости и убегали с заказом. Потом к нему присел менеджер, и я понял, что этот мужик не в первый раз всех отвлекает от работы просто потому, что ему скучно и еще потому, что приспичило поиграть. Я счел это очень милым. В этом есть какая-то традиция. И несколько веков назад, не желающие провести вечер в одиночестве константинопольцы бодро выходили из дома со своими досками и кричали в центре города, накрикивая себе партнера. Все-таки, требует хоть каких-то усилий. Выйти из дома, взять нарды, прийти в центр города, долго и настырно громко орать чаечкой, напоминающей сирену пожарной машины, чтобы нашелся партнер по игре, переполошить всех туристов и официантов, и потом долго и с упоением играть. Орать в случае своего проигрыша. Орать если выиграл. Просто орать. Сколько действий и эмоций. Москвич, когда ему скучно, молча уткнулся бы в смартфон и все. Откуда силы на орать — у нас нет ни солнца, ни моря. И хоронить нас будут со смартфонами в руках, так они прирастут и дадут корни, вот будет веселуха-то, ха-ха, обхохочешься. Все — таки я за традиции. Что нам стоит выйти в центр Москвы с бабалайкой и с доской для игр и покричать, когда очень хочешь сыграть в шашки, шахматы или, на худой конец, в лапту? Почему мы не такие общительные? Давайте все выйдем и покричим, м?