На Улице Старой

Рыбку Нина Антоновна любила, и, готовая простоять за ней целый день, с радостью на устах подавала ее непутевому Леопольдовичу. С последней рыбалки прошло больше полугода. Старуха надеялась, что, когда установится весна и когда солнце пробудит к жизни их безутешный, многострадальный край, мужики двинутся за добычей.

– На то вы и мужики, чтобы в дом тащить, – приговаривала она, продолжая следить за дискуссией в телевизоре.

– Лениво как-то, мам. Вот в баньку бы сейчас. Плохо, что нашу разобрали.

– Так ты и разобрал, дурень, – смеялась старуха и поправляла красный платок с ландышами, туго повязанный на седой голове. – На дрова порубил, продал, чтобы в Афганистан съездить. Сдался тебе этот Афганистан?

– Из степей мы вышли, мам. Надо к корням тянуться, к тюркам. Ты вот знаешь, что в нас гены татаро-монгол? Перемешались мы с монголами и финно-уграми.

– Ой, не сочиняй мне, Ромка. Чай будешь?

Долго слушать разные байки сына Нина Антоновна не могла. Он заходил на сотый круг в своих присказках о монголах, корнях. Все вещал и вещал о теории Льва Гумилева, о которой ему поведал Захар. В бытность закадычный друг даже учился в университете и наверняка кончил бы, если бы у родителей деньги не кончились. Перестройка, как буйный ураган, пронесшийся по земле, изломала планы всему народу, в том числе и Водкиным. Благо дом в девяностые сохранили, не продали и укрепили – там и живут теперь Катерина с Захаром, Оленька с Диком.

– Пойду я пивка попью на свежем воздухе. Че добру пропадать?

– Иди.

Нина Антоновна слабо махнула рукой. Роман снова исчез из дома, и теперь стены наполнялись одним лишь хлюпаньем и чавканьем старухи. Она, поубавив громкости в телевизоре, стала ходить по залу и рассматривать фотографии отца Романа, погибшего в Афганистане.

«Может, потому его так тянет в эту Азию» – думала про себя старуха и касалась горячими пальцами застекленных фотографий. Снимки в сепии напоминали об унылых советских временах, о дефиците, о стареющем Леониде Ильиче, но в то же время возвращали мать Романа к молодости, к училищу, где она повстречала его отца. Леопольдовичем он стал себя называть почти случайно, без задней мысли. Вбил в голову, что потомок Габсбургов. С тех пор и повелось на Старой улице называть его так.

А мать все скучала. Без интереса бродила по дому, ловила краем уха новости про осаду Мариуполя, а сама крестилась перед Спасителем и благодарила, что есть крыша над головой, мятные пряники и сын Ромка.

«Не пропадем мы. Не пропадем» – шептала она и вставала на колени. Преклоняла усталую, полную дурных мыслей голову. Сухие солоноватые слезы вытекали из уголков маленьких темно-карих глаз, почти потускневших. Нина Антоновна не носила очков, считая, что они сильно старят ее. Потому тыкалась порой наугад, ощупывала стены и столы, ручки выдвижных ящиков и кухонные шкафы. Не угасшая до конца пространственная память выводила из затруднительного положения.

А Роман раскурился на скамейке, с которой открывался дивный вид на мирно текущую Волгу. Дом их, расположившись аккурат напротив избы Водкиных, стоял на конце улицы. Зимой, когда топили русскую печку, над ним вздымался черно-серый дым. Морозный ветер нес его вдаль, в сторону реки, и, греясь об печки, смотрели друг на друга Захар и Роман через окна на кухне, махали и тосковали по рыбалке, пиву и молодости.

Захар вышел на прогулку с Диком. Немецкая овчарка преданно вылизывала розовым языком грязные от земли руки хозяина. Они шли в сторону берега, вдоль которого пес носился, чувствуя себя счастливым и свободным от тяжелой металлической цепи. Леопольдович потушил сигаретку, расправился с первой бутылкой «Жигулевского» и закусил кальмарами. Пособие по безработице почти кончилось, и тогда он залез в сбережения матери.

«Все равно доложит. Ей хорошо сестра пособляет. А мне некому пособить. Один я. Только я и Бог» – думал Роман, пережевывая кальмары из «Пятерочки».

Громко распелся Григорий – черно-красный петух Водкиных. Катерине уступили его еще цыпленком с большой скидкой. Гриша вспрыгнул на плетень и закукарекал во всю ивановскую. Пронзительный крик пронесся по Старой улице, и тогда петух и Леопольдович встретились взглядами. Птица еще долго смотрела на мужчину, а затем, испугавшись, спрыгнула обратно. Гриша побежал строить кур, а Роман, пошел бродить с бутылкой по району в поисках собеседника, с которым он мог бы обсудить победу над украинскими боевиками.

Глава III

Снег полностью сошел с безутешной русской земли. Крупные, толстые грачи облюбовали дворы и пришкольные сады, на которых важно вышагивали, каркая друг на друга. Солнце рассыпало золотистую пыль после полудня, и город, не успевший проснуться после зимы, в ленивой неге расплывался под горячими лучами. Все больше пенсионерок, подобно ящерицам, выползало на подъездные скамеечки, чтобы погреться, пока не зарядил дождь.