На Улице Старой

В школах во всю трубили об ОГЭ, но главным образом, конечно, о ЕГЭ. На него молилось полгорода, те дети, что мечтали хоть на несколько лет вырваться из Торфянска, чтобы немного понюхать губернского или столичного воздуха. Мечты, нежно оберегаемые, создавали ту упоительную атмосферу грез и надежд, без которых мрачная, тоскливая жизнь стала бы еще серее и беспросветнее.

Самих же подростков ни один из экзаменов не удерживал от вечерних прогулок. Наконец наступало их время, сладкая пора, когда можно выбраться из душных квартир и школ, безбожно отапливаемых в +10°. И они вырывались из родительских, репетиторских и учительских клещей, рвались за пивом, и те, кто постарше, покупали на всю компанию литров десять – не меньше.

Прохожие надменно вздыхали, но, вспоминая себя в девяностые и нулевые, стыдливо отводили взор и старались позабыть, что в Торфянске до конца лета утверждается время разгула, похоти и хвастливой любви. Горожане все больше отводили глаза и от бородатых мужчин в военной форме, движущихся ровными колоннами к военкомату. Обещанные сотни тысяч манили их, как манит мясо в маринаде и красное вино ос на загородном застолье. В конце концов, каждый приходил к мысли, что «чем меньше думаешь – тем меньше болеешь». После пережитой кое-как пандемии такие рассуждения оказались более чем уместными.

Ленка Старовойтова выносила мусор в один из погожих деньков. Сегодня, на выходных, она не работала: поменялись сменами с Катькой. Той всяко лучше, чем дома находиться, потому как у Захара новая наука: уходит в запой на неделю каждый месяц. До того просто баловался, любил бухнуть, а если и уходил в запой, то не чаще, чем раз в квартал. Теперь график изменился. Пока были деньги, был и запой.

Запойная жизнь била ключом. Пока Ленка справлялась о здоровье местных бабушек, вытянувших ноги в поношенных гамашах и валенках, Водкин пускал слюни напротив телевизора. Затем, осилив полбутылки беленькой, перебирался на диван, с которого свешивал тяжелые ноги и принимался храпеть. Слюна, падавшая со слабых зубов Захара, окропляла давно размякшую под весом мужчины подушку с розовыми цветочками. Он не то спал, не то дремал, но краем уха слышал, как жена собирается на работу, как ищет бутылки по всему дому, как ставит новую, припрятанную на случай, если муж захочет опохмелиться. И он тайно улыбался, зная, что жена ни за что не бросит его, чтобы ни случилось.

Ленка, выкинув мусор, возвращалась к пенсионеркам. Те часами судачили об экзаменах внуков и бракоразводных процессах дочерей. Женщина набиралась сил и смелости, чтобы спокойно выслушивать эти пресные, но такие важные для старух рассуждения о любви, изменах и бытовухе. Все то, что описывали живые свидетельницы косыгинской реформы, ложилось на сердце Старовойтовой тяжелыми могильными плитами. Треп старух будто бы еще сильнее погребал ее под землю, отправлял на свалку истории, неудачницу и бесприданницу, так и не нашедшую себе места в этой жизни. Но она слушала их. Старухи оставались последней ниточкой, что связывала Ленку с тем поколением, к которому принадлежали уже покойные родители. Хотелось послушать стариков – сил не было!

– Леночка, а у тебя-то как дела? – обращалась Марья Васильевна, бывшая учительница географии в школе Ленки и Катерины.

– Да потихоньку. Как у всех, наверное.

Отвечая, Ленка краснела, стыдилась, что рассказать ей совсем нечего. Пенсионерки, хоть и не блистали умом, но, острые на язык, всегда находили, чем поделиться, что обмусолить и кому перемыть кости. Марья Васильевна расхохоталась, но расхохоталась по-доброму, не для того, чтобы укорить Ленку или не дай бог обидеть, а лишь для того, чтобы помочь ей вспомнить действительно что-то важное.

– У всех по-разному, знаешь ли, дорогая. – Тут в разговор вступила Людмила Николаевна, баянистка из детской школы искусств. Каждый год она обещала, что уйдет на пенсию, что, возможно, переедет к детям в Питер, но пока оставалась преподавать сольфеджио и баян.

– Ну вы же прекрасно все знаете, Людмил Николавна, – по-свойски обращалась к женщине в леопардовом платье и черных колготках Ленка. – Мужа нет, детей тоже. Все же всё прекрасно знают. Зачем по десятому кругу обсуждать?

–Так мы всегда так, – удивленно разводила руками Марья Васильевна.

– И не думай, что мы потешаемся над тобой, родная.

Людмила Николаевна приобняла Ленку и усадила рядом с собой. Достала из сумочки сушек с маком, которые купила к чаю, и раздала собравшимся. Старовойтова, по началу отказываясь, все же приняла сытные дары из птичьих лап Людмилы, сильно походившей и в манере держаться, и даже внешне то ли на курицу, то ли на страуса.

– Ты в клуб не ходишь? – спросила вдруг Марья Васильевна и поправила соломенную шляпку, которую купила в магазине женской одежды «Анкара», где затаривались всем городом.

– Иногда. Надо как-то жизнь личную налаживать.