На «Варяге». Жизнь после смерти

Красота этой картины была удивительная. Сзади слона шел целый сонм жрецов в желтых одеждах с гордыми, аскетически–суровыми лицами. Несколько жрецов шло по бокам слона, все время кадя из золотых и серебряных кадильниц.

Быстро промелькнула перед нами эта сказочная картина, точно из «Тысячи и одной ночи», и опять потянулась вереница слонов таких же, каких мы видели в начале процессии.

Все отдаленнее слышался грохот барабанов, гул голосов, пения и звуки труб. Вот хвост процессии повернул по аллее и скрылся из глаз. Все было так ярко, так непередаваемо красиво, что напряженные нервы, казалось, больше не реагируют ни на что. В ушах еще слышался шум и пение. Еще обонянием ощущались ароматы восточных курений, а кругом банальная европейская обстановка.

Этот контраст между европейской культурой и седой, пережившей века мистической культурой арийцев был таким огромным, что, казалось, между нами и ими ничего общего нет и быть не может. Но при этом то странное чувство, что где‑то, когда‑то, может быть, во сне, я все это видел и слышал, не покидало меня. Чувство это настолько неприятно, что не знаешь, как от него отделаться. По–видимому, мой друг, лейтенант Семенов–Тян–Шанский, испытывал то же, что и я, так как он шепотом попросил меня пойти с ним «побродить немного на воздухе».

Мы вышли на берег озера и отправились вдоль пальмовой аллеи. Незаметно мы прошли весь путь, по которому шла процессия, и оказались против того храма, куда был внесен зуб Будды и где сейчас шло богослужение.

Мы вошли в храм, наполненный звуками странной мелодии.

«Не счесть алмазов в каменных пещерах. Не счесть жемчужин в море полуденном, далекой Индии чудес», — вспомнилась мне «Песня индийского гостя» из бессмертной оперы Н. А. Римского–Корсакова — «Садко».

Храм был наполнен благоуханиями ароматических курений. Народ в молчании стоял и молился. Мы сняли наши ботинки при входе и стали в толпе. Через некоторое время из алтаря вышел молодой монах в ярко–желтом одеянии и, подойдя к нам, вежливо сказал на отличном английском языке: «Главный бонза имеет честь просить русских офицеров проследовать за мной».

Мы пошли за ним Через минуту мы оказались в самом центре святилища, в алтаре. Пол усыпан густым ковром из свежих лотосов. В алтаре мы увидели серебряный стол с золотыми инкрустациями. На нем стояла знакомая уже нам пагода с зубом Будды, перед нею теплилась лампада, а сзади виднелся около стены большой семисвечник, в котором горели семь лампад.

Перед престолом стояли жрецы в желтых одеждах со свечами в руках. У некоторых были в руках кадильницы, и весь алтарь был наполнен сильным ароматом от лотосов и кадильного дыма.

Старший из жрецов, с особой повязкой через плечо, вполголоса приветствовал нас, выразив удовольствие, что мы пришли на их богослужение. До конца службы мы, точно зачарованные, простояли в этом святилище буддистов и только после полночи, простившись со всеми жрецами, вышли из этого храма и отправились пешком к себе в отель. И здесь нас опять поразило то, что буддийские жрецы особенно подчеркивали свои симпатии к России и к нам лично.

Долго не мог я заснуть, вернувшись в отель. Слишком сильны были впечатления этого дня.

Утром мы все, с адмиралом во главе, покинули волшебное Кенди и выехали в Коломбо.

Опять моя маленькая каютка на «Варяге», опять монотонный круговорот судовой жизни. Я быстро записывал в дневник впечатления о виденном.

«Унтер–офицеры к люкам», — раздалось на верхней палубе. Пора идти на свое место по авралу; мы снимаемся с якоря.

4 августа 1916 года в 3 часа дня «Чесма» и «Варяг» снялись с якоря и вышли в океан.

К жителям нашего корабля прибавился бело–розовый какаду, который, подражая вечным упражнениям плутонговых командиров, уже надоедал нам криками: «залп–два больше».

Гортанный крик этого попугая был единственным реальным воспоминанием в нашей «стальной коробке» о роскоши и красоте тропической природы и о чудной таинственной Индии.

Переход через экватор

Шапки гор острова Цейлон постепенно скрываются за кормою. Кругом расстилается синяя гладкая пустыня, которая точно дышит могучей зыбью при полном безветрии.

В кают–компании слышны мичманские голоса: «Прицел 45 кабельтовых. Целик 70, В.И.Р. [116] ³/₄ сближение. Залп». На приборе Длусского вскакивают «всплески» —недолет. «Четыре больше». Вилка. «Два меньше» и т.д… Бедные плутонговые командиры из кожи лезли, чтобы довести до совершенства свои познания в управлении огнем. И надо сказать, что если вообще совершенство в человеческих условиях возможно, то они его достигли.

Можно было спокойно идти на войну с таким составом офицеров, с унтер–офицерами и командой, так натренированными в стрельбе и в наблюдении за неприятельскими подводными лодками. По части артиллерии все подготовительные занятия у нас уже были закончены. На следующей стоянке мы предполагали произвести стрельбу, а пока — офицеры, артиллерийские унтер–офицеры и комендоры–наводчики упражнялись в управлении огнем и в наводке орудий.