На Великой лётной тропе

— А я ведь далеко не уеду, стану проведывать.

Учительница перебежала в свою комнату, приготовила маленькую постельку и перенесла девочку, которая пошевелилась во сне, позвала маму, доверчиво протянула руки. Курчавая головенка прижалась к новой доброй щеке.

Всю ночь учительница просидела у кровати своей названной племянницы. Утром, когда еще было темно и на небе звезды, постучала мать.

— Спит?

— Спит.

— Я хочу взглянуть и уйду, пока она спит. Проснется — тогда не уйдешь без нее, не отпустит, — говорила мать, а сама думала, что, проснись девочка и назови ее «мама», не хватит у нее сил уйти одной, опять привяжет к груди. — Спрашивать будет, скажи, что мама скоро, пробежит только по домам и принесет ей горячий пирожок.

Девочка шевельнулась, а мать припала к ней и зашептала:

— Спи, деточка, спи, рано еще, звездочки в небе.

И Ангельчик заснул под шепот матери.

Учительница спросила, есть ли у Ирины деньги, не надо ли ей.

— Дай немножко, хоть пятерку. Не даром же я оставлю ее. У меня ведь не десять их, а одна-разъединственная.

При этих горьких, жестоких словах у Ирины хлынули частые крупные слезы.

Учительница дала ей старую шубенку, поношенные боты и две трешницы денег.

— Я верну деньги, я не дошла еще, чтобы торговать собственной дочерью, — сказала Ирина сквозь слезы.

Тут заплакала и учительница, и обе заторопились прощаться.

…Ирина ушла. В Яснокаменском она ни в одном доме не попросила милостыни и следующую деревню прошла торопливо, не останавливаясь.

Видел ее народ и удивлялся:

— Куда бежит? И без ребенка. Уж не подбросила ли кому? Не убила ли? От нее можно всего ждать. Эй, Аринка, ребенка-то куда девала?

Нищенка не отвечала и прибавляла шагу.

— Постой, постой! Где ночевала?

— Не у вас, — зло кидала Ирина.

— Народ, задержать бабу надо, ребенка она ухаяла!

— Побежим?

— Побежим!

Несколько человек пустились догонять Ирину. А по деревне слух:

— Аринка ребенка подбросила!

— Как подбросила? Задушила!

И толпа — за Ириной.

Поняла нищенка, что гонятся за ней, прижала поплотней котомку — и убегать. Но разве убежишь от целой толпы, найдутся всегда бегуны, которые догонят любого.

И Ирину догнали. Первый ухватил ее за армяк. Рванулась она и оторвала весь подол армяка. Другой ухватил ее за котомку, не вытерпела тесьма, и просыпались кусочки в снег. Схватили Ирину сразу и за волосы, и за плечи, и за руки. Повернулась она и зубами вцепилась в руку мужика. Завыл тот, выдернул руку и ударил Ирину в лицо. Побежали по лицу кровь и слезы, затихла Ирина, а кругом тормошили ее, требовали:

— Где ребенок? Куда дела?

— Подкинула?

— Убила?

— Родить родила, а кормить не хочешь?!

— Показывай! Веди!

— Ночевала где?

— В школе, — прошептала избитая Ирина, — в школе. Повели ее обратно. Черная неисчислимая толпа окружила школу. Двое стариков пошли к учительнице.

— Айда-ко, народ требует, — сказали они.

Испугалась учительница и, бледная, вышла на крыльцо перед народом.

— Ночевала у тебя Аринка? — загудела толпа.

— Ночевала.

— Она ребенка либо подкинула, либо убила.

— Убила ребенка? Какого? — охнула учительница.

— Своего, какого же больше!

Ирина из толпы тянула к учительнице руки и просила:

— Скажи, скажи им правду!

— Ребенка она оставила мне в дети, на воспитание.

Учительница принесла девочку и показала ее, высоко подняв над головой:

— Вот она, вот, жива.

— Она ли, кто знает?

— Она, она! — закричали в толпе.

— А шубу Аринка украла у тебя?

— Да нет же, нет! Все я отдала сама. Она честная женщина.

И пристыженный народ начал разбредаться.

Избитая Ирина пошла дорогой от Яснокаменского к Бутарскому, всхлипывала и к горячему лицу прижимала комочки снега.

Когда Яснокаменск потерялся из виду, она упала в снег, долго плакала и билась в нем.

Больше ни в заводах, ни на приисках никто не встречал нищенку Аринку.

Ушла с уральских дорог и была забыта всеми, даже своей девочкой; только учительница вспоминала ее худую, тонкую фигуру, красивое, но изуродованное злобой лицо; вспоминала молодую женщину, в которой жили вместе нищенка Аринка, затравленная, презираемая, и девушка Ирина, дочь судьи с Изумрудного озера.

До девчонки иногда доходили слухи, что она никакая не родная учительнице, а совсем чужая, что она брошена бездомной нищенкой Аринкой. Но девочка еще плохо понимала, что значит свой, чужой, мать, сестра, тетка, для нее самой своей, самой родной и дорогой была учительница, которая кормила, одевала, обувала и любила ее.

14. ДЕВЬЯ КАЗАРМА

Даты великих событий высекаются на мраморе, выбиваются на бронзовых досках и монументах, записываются в тысячах, миллионах книг, и оттого прочно их бессмертие. Событий же малых никто нигде не отмечает, часто сами творцы беспечно предают их забвению, и нам трудно назвать время, когда в Бутарский завод пришла бедная, никому не знакомая странница и спросила женщин, толпившихся у ручья:

— У вас есть суд?

— Есть.

— Как зовут судью?

— Судью?.. — Женщины бросили полоскать белье и начали припоминать все, что касалось судьи.

— Он вдовец. Не молод, скорее стар. Много седины. У него дочь-невеста.

— Как зовут его? — Странница особо сильно интересовалась этим.