На Верхней Масловке (сборник)

«Не скрою от тебя, я предпочел бы сдохнуть, лишь бы не быть причиной стольких неприятностей для других и самого себя... Последние несколько дней были грустными – переезд, перевозка мебели, упаковка картин, которые я посылаю тебе. Грустно мне главным образом потому, что все это ты дал мне с такой большой братской любовью, что в течение долгих лет ты один поддерживал меня, а теперь я снова докучаю тебе этой печальной историей, – но мне очень трудно выразить все, что я чувствую. Доброта, проявленная тобой по отношению ко мне, не пропала даром, поскольку ты обладаешь ею и она остается при тебе, даже если ее практические результаты равны нулю. Нет, никак не могу выразить то, что я чувствую...

Дорогой брат, самое лучшее, что мы можем сделать – это смеяться над нашими личными маленькими горестями, а заодно и над великими горестями жизни человеческой. Примирись с этим по-мужски и, не сворачивая, иди к своей цели. В современном обществе мы, художники, – пропащие люди...»

* * *

Водитель такси, взятого нами до Сен-Реми, не знал улицы, на которой должен был находиться наш отель. Однако, по-настоящему мы забеспокоились, когда выяснилось, что ни один, окликнутый из приспущенного окна, прохожий под черным зонтом, тоже не знал – где находится эта самая улица. Наконец, мрачная старуха в сером плаще молча махнула рукой куда-то в сторону горизонта, где в пелене дождя синела гряда Малых Альп. И мы дружно взвыли. Отель заказывал наш турагент Саша, которому мы всегда отдавались с потрохами, и никогда еще не жалели о своем беспамятном доверии... Неужели на сей раз он забросил нас куда-то, в изрытые дождем поля, где среди коровников и крытых камышовыми крышами хижин, ютится какой-нибудь сарай по 104 евро за ночь?!

Между тем, мы явно проехали сам город и бодро месили колесами проселочную дорогу. Вокруг по холмам раскинулись зеленеющие, разлинованные грядками, поля, оливковые рощи сменялись рядами виноградников...

Наконец, такси свернуло на неширокую асфальтированную дорогу и мы подъехали к распахнутым деревянным воротам, за которыми в глубине большого, посыпанного мелкой белой галькой двора стоял чудесных пропорций дом с синими ставнями, под багряной черепичной крышей. На крыльцо к входной двери вели каменные ступени, огражденные железными, замысловато оплетенными перилами. Слева под навесом стояли несколько легковых автомобилей и джип, дальше тянулись какие-то хозяйственные строения. В дальнем углу двора, среди густых высоких кустов сирени, в небольшом загоне стояла стреноженая белая лошадь.

Это и был наш отель, с античной пышностью названный – «Вилла „Гланум“.

Внутри дом оказался просторным, более изысканным, чем снаружи, и встречал постояльцев желто-медовым цветом натертых до блеска перил деревянной лестницы, кресел-качалок и скамей, деревянной и медной утвари. В углу, прислоненные к каминной решетке, стояли деревянные грабли. И всюду – на столиках, на полу, на многочисленных полках и полочках красовались яркие букеты в пузатых керамических вазах.

Мы получили ключи у милой девушки в большой гостиной, где даже стойка была похожа на просторный кухонный стол, накрытый провансальской скатертью, и поднялись в свою комнату на втором этаже – маленькую, но несмотря на полумрак, тоже неуловимо отрадную, – все дело было в желтых обоях, темно-желтых шторах, подушках, покрывале...

Мы отворили высокие ставни, за которыми выплыл к нам приветливый маленький парк, полный мощных стволов, увитых от корней до кроны густым плющом, ухоженный и продуманный до последней дорожки.

Изумительной красоты петух, словно сошедший с японской гравюры – черный, в желтой, штрихами нанесенной, накидке, с красной резной гривкой на точеной голове, вышагивал меж кустов.

Странно, заметил Боря, а разве в дождь они не сидят на жердочках?

В одном из уголков парка мшистый, изрытый временем, как оспой, лик каменного льва выдувал через трубочку воду в большую каменную чашу: старый источник даже в дождь неустанно шептал свою бесконечную жалобу...