На верхней Масловке

Странно, что он латынью не фигуряет, такие любят ввернуть какую-нибудь «сик транзит глория мунди». Тем более что его этому обучали.

– Пропишите антибиотики, – процедил Петя, изнемогая от желания зажать в пальцах докторский нос и макнуть разочек вниз. – Больного надо лечить!

– Надо, надо, – согласился молодой человек неприязненно. – Когда в этом смысл есть. У вашей старушки к воспалению еще букет сирени – и астма, и сердечная недостаточность… Ну, заколем ее… Она неделю еще протянет. Дайте человеку спокойно умереть. Она вам кто – бабушка?

– Дедушка, – кротко ответил Петя, бледнея. – Выпиши антибиотики.

– А что это вы здесь, собственно, приказы мне отдаете?

Петя взял его за отвороты халата, потянул на себя. Доктор качнулся, но на ногах устоял и не стал хватать Петю за руки, только сказал со спокойным красным лицом:

– Не понял! При чем тут мои халат?

Получалось действительно глупо: они стояли вплотную друг к другу, и Петя, забрав в трясущиеся кулаки отвороты белого халата, тянул его вверх, к докторским ушам. Губы прыгали, и он ничего не мог с собой поделать. Несколько секунд врач смотрел на эти прыгающие белые губы, потом сказал:

– Успокойтесь. Не мните халат. Я выпишу рецепт.

И, выписывая рецепт на штабелями сложенных брикетах скульптурного пластилина, сухо проговорил, не оборачиваясь:

– Имейте в виду: вам необходимо лечиться. У вас полное истощение нервной системы…

* * * *

Минут десять, томясь в покорной неподвижности, Нина разглядывала в окно растрепанное воронье гнездо на развилке старого клена. Гнездо стало вороньим недавно, этой весною, а в прошлом году его заселяла семейка двух скандальных грачей. Вероятно, гнездо было птичьей гостиницей. Вороны хлопотливо подправили его, подсобирали щепочек, веревочек, всякого полезного сора – растроганная Нина в период строительных работ даже выносила на балкон обрывки газет, лоскутки, проволочки, очки, – все это немедленно расхватывалось воронами. По-видимому, ожидались воронята.

– Странно, – наконец проговорила она, отрывая от окна взгляд. – Нет, я совершенно не понимаю его. То, что он ненавидит старуху, ясно с первого взгляда.

Матвей молчал. Его рука покружила над палитрой, замерла на секунду, наконец кисть клюнула змейку охры, толстый крендель белил и стала смешивать их.

– Всегда завидовал людям, которым понятна чужая жизнь, – наконец сказал он.

– Нет, я нарочно вчера наблюдала! – воскликнула она запальчиво. – Говорю тебе – он без ярости не может слышать ни одного ее слова! Одна только ругань и взаимные оскорбления. А потом старуха задремала, и, знаешь, мы вдруг разговорились. Впервые. Это было очень неожиданно: откуда что взялось – и голос мягкий, и даже лицо как-то разгладилось, эта желчная гримаса на губах куда-то пропала… Он рассказывал о своем городке. Домик описал очень живописно. Как они с матерью кур держали и он, мальчишкой, продавал их на рынке, в белом фартуке. Очень смешно и трогательно рассказывал. Как на квартире у них жил старичок скрипач. Он в их краях отсидел на полную катушку, а когда уже выпустили, побоялся климат менять. Так и жил до самой смерти, а Петю учил на скрипке играть… Насколько я понимаю, в этом городке было немало замечательной иптеллигенции из бывших зэков…

– Повыше голову…. Так.

– Библиотекаршу очень нежно вспоминал. Божий такой одуванчик дворянского происхождении. Она его мальчишкой приметила, привязалась и практически образовала, как он утверждает. Я поняла теперь, откуда у него эти странные архаизмы в речи, всякие «нуте-с, милостивый государь», «давеча» и всякое такое. Это не от шутовства, он мальчишкой их от божьего одуванчика перенял… Она его и гнала в столицу: «Учиться, Петя, учиться! Литература, театр, образование – в Москву, в Москву!» Потом старушка умерла, а он поехал в Москву, как она велела… Ну и почти сразу угодил в лапы другой бабки… Странная тяга к старухам, а?

Матвей вскочил, отошел к стене и несколько минут молча рассматривал этюд. Наконец уселся на табурет, как наездник садится в седло, и рука с кистью вновь закружила над палитрой.

Зазвонил телефон в прихожей.

– Сиди, – сказал Матвеи с досадой. – Я подойду. – И, раздраженно вытирая о тряпку перепачканные пальцы, вышел из комнаты.

– Нина! – позвал он через мгновение. И, когда она приоткрыла дверь, добавил негромко: – Легок на помине. Просит прийти. Черт, только работу начали!

– Извините, бога ради, Нина, не хочу никого просить, кроме вас, – торопливо проговорил в трубке Петин голос. – Анне Борисовне прописали уколы, я обзвонил аптеки и разыскал это лекарство у козла на рогах. Нужно ехать, а оставить Анну Борисовну не на кого, ей хуже сегодня. И как назло, ни одного гостя… – И мимо трубки, нервно: – Ваше мнение на сей счет никого не волнует!.. Простите, Нина, это не вам…

«Ну ясно – кому», – подумала она и сказала:

– Петя, я поняла. Минут через тридцать буду.

– Можно через час, я успею. Аптека до восьми… Она опустила трубку, оглянулась на мужа и молча развела руками.

* * * *

Уже одетый, но без шапки, Петя торопился домести пол, то и дело подбегая к плите – проверить готов ли суп.