На войне Дунайской

Скобелев и его офицеры понимали всю важность предстоящего наступления на Ловчу и Плевну. Эти города-крепости, занятые крупными гарнизонами, представляли серьезную угрозу русской армии с запада, так же, как Рущук — с востока. Они занимали фланговое положение против Шипкинского рубежа. Не исключена была возможность того, что плевненская группировка обойдет Шипку с северо-запада. Кроме того, Ловча и Плевна сковывала значительную часть русских сил, необходимых для защиты Шипкинского Балкана, этой ключевой позиции всей кампании, где решалась судьба освободительной войны в Болгарии. Если Сулейману-паше удастся захватить перевалы и закрепиться на господствующих высотах Балкан, это повлечет за собой или поражение русских войск или длительную, многолетнюю войну.

…Скобелев доволен разведкой ловчинского укрепленного лагеря.

Сидя в своей палатке, разбитой рядом с ложементами у Присяки, Михаил Дмитриевич перечитывает данные рекогносцировки: донесения и «кроки» — схемы расположения вражеских батарей. Вспомнив о том, как осетины врубились в турецкую конницу без всякого приказа свыше и тем увенчали успех дела, генерал по-детски рассмеялся.

— Ай, молодцы!

Разбуженный этим возгласом ординарец вскочил с походной кровати.

— Слушаю, ваше превосходительство!

— А, проснулся, Сергей? Весьма кстати. Слетай, голубчик, к Паренсову, передай мою просьбу: послать дежурного офицера в Кавказскую бригаду с устным приказом — всем, не занятым в охранении, спать!

— Есть, спать! — и ординарец Сережа Верещагин, нацепив саблю, побежал к Паренсову.

Скобелев потушил свечи и уронил уставшую голову на стол.

На сторожевых постах Владикавказско-осетинского полка все было тихо и спокойно.

Над Балканами спускалась звездная ночь.

Лагерь по привычке долго не спал. Палатки терских казаков и осетин прикрывали со всех сторон скаты горной лощины. Оседланные кони с расслабленными подпругами неторопливо жевали трофейный овес. Коновязи располагались неподалеку от выезда из лощины. То там, то тут маячили силуэты патрульных.

Солдаты сидели у маленьких костров, вели оживленный разговор о минувших делах, о родном доме, о женах и невестах.

Самый большой круг собрался возле палатки командира бригады. Тут почти вся боевая знать Осетинского дивизиона во главе с ротмистром Есиевым. Это был молодой, но бородатый офицер в добротной серой черкеске. Подражая высшему начальству, он расчесывал бороду по сторонам на две половины.

— Говори, говори, Гуда, — обратился он к Бекузарову.

— Спрашивает царь, как я знамя у турка вырвал. Отвечаю: «Ваше величество! Подошли мы к Самовиду и началась свалка. Дорвался я до знамени и хвать его за полотнище. Турок-знаменосец такой здоровый, ваше величество, как вы примерно. Я перехватил древко и концом-то в турецкие зубы…»

— Это мы знаем, — отмахнулся Есиев. — Ты про царя рассказывай, каков он собой есть?

— Здоровый, как турок, которому я по зубам хватил. Борода у него точно такая, как у вашего благородия, только рыжей масти. Царь как царь. Георгия сам прицепил. — Гуда потрогал блестящий крестик на черкеске.

— Не говори так, Гуда, — серьезным тоном заметил Есиев. — Комплекцию православного монарха с некрещенным туркой сравниваешь! Царская борода имеет цвет, а не масть, это тебе не лошадиная шерсть. Все забываю спросить: отведал царского угощенья?

Гуда смешно сморщил свое узкое, хитрое лицо, взглянул на локоть, ободранный от частого ползания в разведке, и усмехнулся:

— «Отведал». Как вышел за порог, флигель-адъютант хлоп меня по плечу: «Следовайт за минэ, шнель!..» Плохо по-русски знает. Немец. Провел меня в буфетную, налил из серебряного кувшина анисовки. Пей, говорит, в честь царской награды. Я отвечаю: «Р-рад стараться, ваше сиятельство!» Выпил. Смотрю на него вопросительно. А он стоит и думает, что еще водки хочу. Наливает вторую. Спрашивает: «За что пьешь, молодец?» Отвечаю: «За то, чтобы все знамена взять у турецкой армии!»

— Вот за это ты молодец, Гуда. Но как же ты забыл выпить за здравие царя-батюшки.

— Не мог. Немец не дал закусить. Першило.

— К обеду не пригласили?

— Нет. Локтем закусил. — Гуда снова посмотрел на ободранный локоть черкески. — Там, ваше благородие, одних генералов и полковников человек сто. Сколько на них фуража уходит, а тут еще я…

— Фуража? Ты, Гуда, не заговаривайся.

Солдаты смеются. Из палатки выходит Левис с извечной трубкой в зубах.

— Об чем смех? Корнет!

Есиев со всеми подробностями докладывает Левису о рассказе Бекузарова. Полковник с хохотом возвращается в палатку.

— Что там? — спрашивает Тутолмин.

— Солдатские побасенки. Кавалер Бекузаров про царский обед рассказывал.

— Будет у нас сто кавалеров! Потрудитесь, Оскар Александрович, представить мне наградные реляции на осетин и терцев — безотлагательно. Смену дозоров составьте из тех, кто не был вчера в атаке.

— Будет исполнено.

— Не задерживаю вас, полковник.

И снова заскрипело перо командира бригады: