На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Затем, с прибытием нового охранника, молодого казаха, на какой-то период снова наступили более легкие времена. Когда он только появился на территории лагеря, то первое время вел себя с осужденными строго и даже сурово. Но когда он узнал от Маллы обо мне, о том, что меня принял ее народ, он стал позволять мне уходить, когда мне это было нужно, даже в рабочие часы.

— Ради брата, — говорил он мне, — я готов рискнуть понести наказание от коменданта.

В это время нашей бригаде было поручено начать работы в новой шахте. Мы трудились без остановки в три смены по восемь часов, при пронизывающем холоде и сырости. Уже через полчаса пребывания под землей мы промокли до нитки из-за воды, которая текла под ногами и одновременно из подтекающего насоса над головой. Задолго до того, как заканчивались восемь рабочих часов, мы насквозь промокали и сильно мерзли. Помимо этого угнетала и норма, которую практически невозможно было выполнить. Выполнить план означало добыть и доставить на поверхность земли с помощью маленьких ведер по два кубических метра породы.

Кроме того, нас постигла еще одна неприятность. Наши два барака являлись собственностью местной администрации, и нас выселили оттуда, чтобы поместить там большое количество новых заключенных, прибывших сюда для отбытия наказания из контролируемых русскими стран Восточной Европы. Иногда этих людей изгоняли из их домов целыми поселками, и очень часто несчастным ссыльным из Германии и других стран даже после отбытия срока наказания под предлогом политической неблагонадежности не позволяли вернуться домой.

Новые поселенцы должны были здесь селиться и искать себе работу. При этом им не разрешалось отлучаться дальше чем на двадцать километров от места ссылки под страхом нового наказания сроком на десять лет.

Мы оставили работу в шахте на пять дней и построили для себя новый барак, прямо рядом с ней. Как и было положено, новый лагерь был окружен тройным заграждением из колючей проволоки, и теперь мы с грустью вспоминали наше старое жилье, которое казалось нам почти домом. Как только новое жилище было готово, мы снова принялись копать шахту.

Очень скоро стало понятно, что работа была связана с большим риском. Мой товарищ узбек отравился шахтным газом, и мы не хватились его в течение двух часов. Когда же мы спустились вниз и, обыскав выработки, нашли его, было слишком поздно: скорчившийся труп нашего товарища, который погиб от нехватки воздуха, был обнаружен в одной из штолен шахты. Каждый, кто хоть пару раз успел глотнуть там воздух, чувствовал головокружение и слабость, поэтому нам пришлось тащить наверх не только погибшего, но и саму спасательную команду. Тело увезли в Южный лагерь, где без лишних формальностей похоронили: еще одна никому не нужная жизнь подошла к концу. Ради нашей дружбы я попросил разрешения связаться с его родственниками, но в ответ мне сказали, что им официально сообщат о его гибели по давно сложившейся системе после того, как истечет полный срок действия приговора заключенного.

По лагерю часто ходили самые сенсационные слухи: это был один из способов развлечь себя и хоть как-то разнообразить наше монотонное существование. Но теперь до нас дошел особенно волнующий и, что было необычно, многократно повторяющийся слух. Повсюду шептались, что все немецкие военнопленные должны были вернуться на родину. Но хотя мне и нравилось вынашивать эту мысль в своем сознании, я уже слышал все это слишком часто, чтобы питать особые надежды по этому поводу.

И все же однажды чудо свершилось. Моя смена только что вышла на работы, когда наш контролер, русский осужденный, спустился за нами и распорядился, чтобы я прекращал работать, так как меня отправляют домой.

Я одарил его недоверчивой улыбкой, не прекращая орудовать кайлом.

— Но это правда! — кричал он. — Сталин лично объявил амнистию для всех хороших работников из числа немецких военнопленных. Твой оставшийся срок аннулирован. Ты отправляешься домой.

Все еще находясь во власти сомнений и недоверия, я пошел вслед за ним по штольне. Он пребывал в состоянии радостного возбуждения. Наверное, это я должен был испытывать такое чувство.

— Выбрось свое кайло к чертовой матери! Оно тебе больше не понадобится. — Он вырвал инструмент у меня из рук и швырнул его в глубь шахты, как школьник отбрасывает опостылевшую чернильницу в последний день своей последней четверти.