На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Именно тогда, во время отпуска, я понял, как мне повезло в том, что я оставался холостяком. Женатым солдатам всегда везет меньше, чем неженатым: они острее переживают разлуку с семьями, думают о том, что станет с их родными, если их убьют на фронте. Холостяк, если хочет, может пуститься в приключение с риском для жизни, но семьянин, если он счастлив в браке, всегда привязан к реальной жизни. Тяжелее всего женатый солдат переживает стыд из-за измены жены в то время, когда он несет службу за пределами рейха. Я видел достаточно примеров тому в моем родном городе и всегда старался держаться подальше от своих женатых друзей, которые страдали от огня противника, укусов мороза, болезней и нападений партизан, в то время как их жены в отсутствие мужей утешались в объятиях мужчин, которые пока еще оставались дома.

Как часто во время того отпуска мне приходилось повторять слова философа: «Когда идешь к женщине, не забывай про кнут!»

Глава 6 ПЛЕН

По окончании отпуска я в составе маршевой роты отправился обратно на Восточный фронт. Маршевые роты (Marschkompanie) комплектовались солдатами из различных частей, которые следовали по одному маршруту. Наличие таких подразделений позволяло укрепить дух товарищества во всей немецкой армии. Это была отличная возможность обмена опытом между солдатами различных родов войск и служб, что помогало им лучше понять быт и проблемы друг друга.

Что касается меня, то вряд ли я нуждался в подобных знаниях, поскольку и так обладал достаточно обширной разносторонней информацией. И как бы для того, чтобы дать мне возможность пополнить ее, на этот раз мне предстояло послужить в составе пехотной дивизии. Рота, в которую меня направили, понесла в боях с атакующим противником тяжелые потери и нуждалась в пополнении. Мне пришлось прослужить там несколько месяцев, всю осень и начало зимы. Все это время на нашем участке фронта было на удивление спокойно, поэтому все время мы посвящали в основном тому, что пытались бороться с холодом.

Затем меня снова вернули в танковые войска, где начиналась моя служба, и после небольшой передышки мне вновь пришлось оказаться в самом пекле тяжелейших боев. Мой танк получил прямое попадание, и еще до того, как снаряд взорвался, я понял, что получил тяжелое ранение. На ощупь исследовав стальное нутро машины, я убедился в том, что трое из четверых моих товарищей погибли. Вальтер, которому, как и мне, удалось выжить, был слишком серьезно ранен, чтобы быть в состоянии выбраться из подбитой машины.

Как могли, мы перевязали раны тем материалом, который нашли в аптечках первой помощи. У меня было всего два бинта, которых хватило на то, чтобы перевязать две из пяти моих ран. Остальные я кое-как перевязал, разорвав одежду моих мертвых товарищей. Мы так и просидели в танке в ожидании целый день, пока звуки боя не стали отдаляться, не зная, попадем ли мы в руки друзей или врагов. Иногда мне казалось, что обе стороны решили оставить поле боя, бросив нас, как никому не нужный мусор, обломки кораблекрушения в океане войны.

Наконец, послышались чьи-то шаги и голоса. Броня стенки танка не позволяла разобрать слов, и я напряженно вслушивался, пытаясь расслышать немецкие фразы. Затем крышка люка на башне распахнулась, и сильные руки потащили меня из танка. Когда вспышка боли, вызванной грубым перемещением моего тела, несколько утихла, я огляделся вокруг. Мы лежали в окружении людей самого зловещего вида, в мундирах Красной армии. Все эти солдаты были очень молоды, наверное, примерно семнадцати лет, но ни на одном лице я не увидел ничего, похожего на жалость.

Первыми в плен были захвачены наши часы. Потом русские обшарили тела наших убитых товарищей и забрали все вещи и одежду, которые имели какую-то ценность и хоть как-то могли быть еще использованы. Затем все снова переключили внимание на нас. Кольца, ручки, кошельки, личные фотографии — все то, на чем остановился их взгляд, было у нас безжалостно отобрано, и мы никогда больше не видели этих вещей. Когда один из русских принялся стаскивать с меня сапоги, я понял, что пришло время протестовать. Мародер мгновенно пришел в бешенство. Он сорвал с моего мундира награды и со злостью ткнул мне в лицо знаком «За ближний бой», глубоко распоров мне правую щеку. После этого он с такой яростью принялся стаскивать с меня сапоги, что я испугался, как бы он не оторвал мою ногу. Но и после этого он не успокоился. Подойдя к своим товарищам, он явно начал убеждать их в том, что меня следовало расстрелять. Дискуссия длилась недолго: это предложение, похоже, сразу же нашло одобрение у русских солдат, и мой мучитель снова вернулся к нам в сопровождении второго головореза с лохматыми волосами. И в этот критический момент мне, наверное, впервые за весь тот несчастный день повезло: к компании убийц в сопровождении сержанта подошел лейтенант, который повелительным окриком приказал сопроводить нас в тыл.