На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Такая угроза была очень действенной, и мы никогда не испытывали недостатка в куреве. Сам тюремный паек был таким: утром нам выдавали кружку горячей воды, примерно сто граммов сахара и фунт хлеба. Днем каждый получал полтарелки капустного супа, еще миску того же супа нам выдавали вечером. Тот суп можно было есть без ложки: если там и попадалось что-то из гущи, то это был случайно оказавшийся в вашей тарелке капустный лист.

Некоторым из заключенных разрешалось на время покидать стены тюрьмы, выполняя различные работы за ее пределами, и я решил присоединиться к ним. Все же это было лучше, чем сидеть целый день в четырех стенах и дышать спертым воздухом в компании еще сотни человек. В камере было очень мало места, окна открывали только в определенные часы. На работы набирали по утрам во время короткой физической зарядки. Но вербовщик предпочитал брать только заключенных, которые получили небольшие сроки, и мои десять лет автоматически ставили меня вне этого списка. Узнав об этом правиле, я обратился со своей проблемой к главарю уголовников.

— Я могу попасть на работы? — спросил я у него.

Он ответил:

— Здесь есть работа для кузнецов, маляров, разносчиков еды, плотников, портных, ну и некоторых других. И ты, конечно, можешь на нее рассчитывать.

Я упомянул о своем сроке, но он отмахнулся от этого довода и сказал мне:

— Завтра утром подойди к ответственному за работы, я замолвлю за тебя словечко.

На следующий день наш вербовщик в первую очередь стал выкрикивать сапожников:

— Есть ли здесь сапожники?

— Да, — ответил кто-то, — но я хочу хоть несколько лет отдохнуть от этой паршивой работы, так что занимайся ею сам.

Говорившего поддержал дружный рев голосов, после чего тот, кто выкликал на работы, сердито прокричал:

— Но я могу заставить вас работать!

— Это вряд ли, — отозвался упрямый сапожник, — я здесь на пересылке, а по закону те, кто ждет этапа, не работают.

И снова раздался дружный смех. Было похоже, что в тот день все дружно решили бойкотировать работы. Безнадежным тоном вербовщик начал выкрикивать кузнецов. В ответ отозвался парень из Померании, которому так же, как и мне, изрядно надоело сидеть и ничего не делать.

— Кто ты по национальности?

— Немец.

— Это невозможно. Начальник не разрешит мне брать немцев.

Потом стали набирать трех маляров. Я и еще двое моих соотечественников тут же вызвались на эти работы:

— Мы все маляры, трое лучших маляров во всей Германии.

— Мне не хотелось бы связываться с вами, — признался вербовщик, — мне нужно будет сначала получить разрешение у начальника, и только потом я смогу использовать вас даже на внутренних работах.

В этот момент в нашу сторону направился главарь уголовников. Он начал что-то выговаривать вербовщику недовольным тоном. Вербовщик слушал его неохотно, потом снова обратился к толпе:

— Маляры! Мне нужны маляры-русские.

Но русские заключенные явно не были настроены на работу. В недвусмысленных выражениях они давали вербовщику советы, как именно он должен был поступить с собой и своей работой. В результате немцев отвели к начальнику тюрьмы, который спросил у каждого о сроке заключения по приговору, причинах, по которым человек был осужден, а потом, наконец, дал согласие на то, чтобы нас направляли на работу внутри территории тюрьмы. Вернувшись в камеру, я горячо поблагодарил нашего главного уголовника, но он только отмахнулся от моих слов, будто он сам был начальником тюрьмы и наша отправка на работы была для него пустяковым делом.

Большинство русских уголовников питали отвращение к любым работам, предпочитая лежать и спать в душной камере или резаться в карты. Очень часто все помещение камеры занимало несколько небольших групп, собравшихся вокруг четырех-пяти игроков. И так целый день. Настоящие карты иметь не разрешалось, поэтому колоды карт рисовали. Процедура была очень простой. Между собой склеивались с помощью хлеба и воды два газетных листа, затем их тщательно разглаживали. Из обуви извлекали клей, который сжигали. Полученная черная сажа смешивалась с сахаром и водой до состояния густой кашицы. Именно этим составом на карты и наносились нужные символы. Единственным отличием от нормальной колоды было то, что здесь все масти карт были черного цвета.