Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

– Самых разных. Вот вспомнился такой случай. Как-то послал меня наш комбат, капитан Дусенбиев, в штаб полка с донесением, и на словах я передал его просьбу: «Прислать четыре пулемета с русскими расчетами». Так тот офицер аж взвился: «Ишь ты, сам казах, а русские расчеты требует», правда, эту просьбу все-таки выполнили.

У нас много было разных нацменов из Азии, и мы знали, что между собой у них ходили такие разговоры: «Мы хотим национальную армию. Что мы тут делаем?» Но этим пацанам рот быстро затыкали. Меня уже после войны назначили командиром первого отделения, и я, например, своим солдатам все разъяснял: «Что все мы братья, что у нас одна цель». И ничего, постепенно они привыкли, песни пели и очень хорошо ко мне относились. Были у нас и литовцы, и эстонцы. Ничего плохого сказать про них не могу, тоже преданные. Особенно мне запомнилось, как литовцы смешно говорят в нос. Евреев среди солдат не помню, но был у нас один старшина, а когда я еще воевал в разведке, то в пулеметной роте у нас был один еврей, и вроде бы он сам себя ранил, но говорили, что его перевязали и отправили в тыл.


– Вообще самострелов много было?

– Про самострелов я только слышал, а в госпитале мне даже такое рассказывали, что если всех самострелов судить, то будет совсем неважная картина… Так что врачи многое мимо ушей пропускали.


– А с «особистами» вам приходилось сталкиваться? Про «заградотряды», например, слышали?

– Сам я с ними не общался, но как-то слышал такое, что где-то на Украине заградотряд сзади расстрелял взвод или целую роту солдат, которые дрогнули и стали отходить… А уже после войны нам рассказывали про солдата, который раньше служил в нашей дивизии.

На одном притоке Днепра, небольшой такой речке, наши захватили маленький плацдарм и переправили туда пулеметную роту – 4 пулемета. Немцы начали контратаковать, пару их атак отбили, но комроты был совсем молодой и дрогнул. Дал приказ отойти, причем даже бросили на позициях пулеметы. Правда, одного солдата оставили в арьергарде, но когда он тоже захотел отойти, мостик уже оказался взорван. И тогда он решил вернуться на позиции. Посносил ленты к пулеметам, приготовился, и когда немцы начинали наступать, слышно же, как камыши шуршат, так он туда на звук строчил. Так всю ночь и бегал от одного пулемета к другому. Только утром наши догадались, что на позиции кто-то есть, и направили помощь. И когда он увидел, что подмога идет, то от нервного перенапряжения потерял сознание. Так фактически в одиночку он удержал плацдарм. Ему за это вроде бы дали Героя, а провинившихся обещали отправить в штрафную роту.


– А лично вы с «штрафниками» не пересекались? Может, общались?

– Нет, и я даже не помню, чтобы от нас кого-то хоть раз отправили в «штрафную роту». Правда, как-то один офицер нам рассказывал, что в уличных боях за Будапешт участвовало больше 6000 штрафников, но сам я их ни разу не видел.

Еще вспомнилось, что как-то напился мой командир взвода и начал по матушке громко склонять и руководство батальона, и полка, но ему за это дали только домашний арест.


– Бывали какие-то конфликты между солдатами? Воровство, например, было?

– Драк не было, я такого не помню, а вот воровать воровали. У меня были часы «Докса», и я вычислил, что их своровал один из наших солдат-зэков, Шумков. Я его припер доказательствами, и он мне признался: «Ну, вор я, вор! Ну, убей меня теперь за это!» Но он мои часы уже успел продать, да и бог с ними.

Чтобы кто-то кому-то в спину стрелял, у нас такого не было. Но вот однажды был такой случай в Венгрии, уже после войны. По улице шел один офицер и сделал замечание какому-то солдату, который в одном дворе стрелял из автомата курей. А тот бандюган этого офицера и застрелил… Четыре пули в грудь… Хотели его, конечно, поймать, но вроде бы тот успел смыться.

Или, например, после войны у нас служил один молодой офицер, не фронтовик. Ночью он ходил и ловил часовых за руку, наверное, хотел выслужиться. Его несколько раз предупреждали, не делай так, это может плохо закончиться. Но он не успокоился и как-то нарвался на фронтовика, а тот его в упор… Но он же сам виноват, нечего подкрадываться к часовому…


– А с власовцами вы не сталкивались?

– Уже после войны к нам после госпиталя попали служить несколько солдат, которые брали Будапешт. Они нам рассказывали, какие там были страшные бои. Бывало, по три дня за один дом сражались… И вот они рассказали такой случай. Наши взяли уже весь дом, а подвал не могут, там засели власовцы, и никак к ним не подберешься. А те еще кричали оттуда: «Мы одесские, мы ростовские, в плен не сдадимся» – и матом… Но потом принесли огнемет и пожгли их…

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное