Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

Двинулись к передовой, причем что мне запомнилось. Вдоль дороги из прутьев был сделан специальный забор, чтобы немцы не видели передвижения. Но нас все равно заметили, начался артобстрел, а меня еще отец учил, он же воевал в 1-ю мировую: «При артобстреле нужно бежать не назад, а вперед». Поэтому я и кинулся вперед, а за мной еще пара человек.

В общем, вот с такими приключениями мы попали в 72-ю Гвардейскую дивизию 7-й Гвардейской армии. Меня направили в пулеметную роту 2-го батальона 222-го полка. Уже после войны на политзанятиях нам рассказывали, что к нам перебежал один немец и говорит: «По личному приказу Гитлера вашу дивизию разобьют», ну якобы за то, что она отлично воевала. Штабные начали смеяться, а он и говорит: «Завтра можете меня расстрелять, если я сказал неправду…» Но факт тот, что когда немцы ударили, от дивизии осталось всего ничего… На семь километров обороны, что держала дивизия, пошли 200 танков, а перед этим еще два дня непрерывно работала артиллерия… В этих боях погиб и комдив Лосев, а на его место потом назначили Берестова.

Нашу пулеметную роту тоже формировали заново. Я же в ГЛР окончил курсы пулеметчиков, поэтому и вызвался в пулеметчики, но меня все равно проверили, устроили вроде как экзамен. Поспрашивали немного по теории, и все. Набрали много молодых и нацменов, тогда вообще их много пришло. Я уже тогда был нестроевик, но ограничений по службе пока не было, хотя уже и вышел указ, что нестроевиков определять на работы полегче. В роте было четыре расчета «максимов», с командиром и санинструктором, всего двадцать пять человек. Нами командовал необстрелянный младший лейтенант, который по возрасту был даже младше меня. Меня назначили первым номером, а вторым мне дали Лебедева. Он был повыше меня, правда, и потоньше меня, хоть я и сам был «фитиль».

Это уже была вторая половина сентября. Нам поставили задачу – взять высоту и деревню и таким образом выровнять линию обороны. Названия ее точно не знаю, но между собой эту деревню мы называли Новая Весть. Взяли ее хоть и с боем, но почти без потерь, и встали в оборону.

Но моя рука не то что не заживала, а стало еще хуже. Ребята вначале подумали, что я сачкую, потому что я даже окапываться не мог, у меня рука до локтя стала темно-лилового цвета. Мне перед ними неудобно, но я им объясняю, ребята извините, ранение. До ноября я еще как-то терпел, но потом рука посинела до самого плеча и так болела, что меня аж крутило от боли. К тому же по ночам уже стало холодно, и нам начали выдавать по 44 грамма спирта, но мы его пили не разбавляя.

Когда я показал санинструктору руку, то он мне сразу выдал направление к врачу нашего полка. Она посмотрела и говорит мне так укоризненно: «Но вы домой не поедете!» – «А я что, прошусь, что ли?!»


Слева направо: к-р 1-го отделения Соловьев А.И.; Киселев – комвзвода; С. Стульник – к-р 2-го отделения (после войны)


И после этого меня попросили на время стать старшиной моей же пулеметной роты, потому что старшина, которого нам прислали, от жадности нажрался маргарина, запил его водой и слег с тяжелейшим отравлением. Заменить его было просто некем, но я все равно отказывался, потому что термосы и пустые тяжелые, а уж полные я тем более таскать не мог. Пока ребята по две ходки делают, я и раза не успевал. Мне говорят: «Пусть тебе больше солдат дают». А кого там брать, если там одна молодежь и нацмены, которые от страха вообще ни на каком языке не разговаривают… В общем, меня просили побыть старшиной роты пятнадцать дней, но я там промучился полтора месяца.

И только после этого меня назначили связным командира моего 2-го батальона. Основная моя обязанность была принести в штаб батальона к восьми утра докладные из рот. Я прятал докладные за пазуху и вперед. И вот так до самой Победы, все три с половиной месяца, я был связным. После разведки, конечно, это был прямо санаторий. В боях я уже не участвовал, но мне ведь даже еще в пулеметной роте после разведки казалось легко, а уж когда я стал связным, то понял, как это можно всю войну прослужить и остаться живым. Хоть я и был все время связан с передовой, и под пулями ходил, и всякое случалось, но все-таки это было уже не то…

Наша дивизия освобождала Венгрию, Словакию, а в Австрии, местность, где родился Гитлер… Там немец нам перцу задал. Пустил по нам термитные снаряды, побило много лошадей… Бои до самого конца войны были тяжелые.


– Где вы узнали о Победе?

– В Чехословакии, чуть не доходя до Праги. Но, кстати, даже митинга, по-моему, у нас не устроили, я, например, не помню. Зато стрельба была дня два, фары на всех машинах повключали… Стол хороший сделали, правда, офицеры сели отдельно, а солдаты отдельно. Разрешили немного пить, но я же непьющий и даже некурящий.

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное