Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

Старостой общины, образованной вместо колхоза, на собрании жителей села выбрали человека из прислужников немцев. Староста вел себя по отношению к людям по-разному – так как мы считались коммунистами, ведь мой старший брат был в компартии (он еще раньше смылся из села и пошел в армию, там он был комиссаром, потом лейтенантом), то нашей семье сказали по линии старосты: «Вы тикайте из села, иначе вас повесят!» Мне уже было 16 лет, из семьи кто куда делся, меня же отправили к дяде Мише. Хотя он был самым настоящим коммунистом, немцы его послали под Белую Церковь в г. Фастов на сахарный завод, он там работал главным инженером. Я у него жил и также работал на заводе учеником электрика. На заводе в начале 1943 г. я вступил в подполье. Причем у нас соблюдались строгие принципы дисциплины и конспирации, может, поэтому и сохранилось у нас все заводское подполье, 25 человек. Руководил подпольем парикмахер. Он откуда-то приехал, хорошо знал немецкий и немцев и русских подстригал. В моей подпольной ячейке было пять человек, других я не знал. Если кто и попался, то остальные из пятерки должны тикать, а другие пятерки продолжают как ни в чем не бывало работать. Дядя Миша также вступил в подполье под кличкой «Седой», в моей ячейке был мой друг Володя Незгодзинский, крепкий, здоровый парень. Перед нами ставились задачи в первую очередь помогать партизанам, выносить из завода мешками сахар. Мы с ним вместе сделали лаз в сахарные склады и по ночам выносили сахар с завода, я становился Володе на плечи, залезал на склад, и мы вдвоем по шесть мешков за ночь выносили. На окраине городка жила семья работника завода, слесаря, он был отцом двоих девочек. Так я ухаживал за одной сестрой, Володя за другой, а они работали в штабах немцев, с бумагами имели дело, слышали разговоры, нам все передавали, а уже мы докладывали партизанам. Мы несколько раз ходили к партизанам в лес, рассказывали им о том, где стоят немцы и сколько их, кто начальник. Поэтому партизаны о расположении немцев в городке знали все. При встречах партизаны нас ждали в условленном месте, приходили мы вдвоем или втроем, не больше, причем из одной пятерки, потому что если ты попадешься, то хоть кто-то уцелеет и сможет скрыться. И встречи происходили следующим образом – к примеру, в поле стоит дерево, шагах в 30 от него мы свистим, они свистят ответно, тогда мы знаем, что это партизаны пришли, собираемся и обсуждаем, после попрощались и расходимся.

Один раз дядя Миша предложил немцам создать на заводе колбасный цех, потому что мы видели, как весь скот из колхозов перегоняли в Германию из России. Наши люди гнали мимо Фастова сотни коров, кому-то передавали, немцы, если партизаны не перехватывали стада, все себе забирали. Ну вот, мы и решили, что надо хоть часть скота резать, тогда какую-то часть колбасы можно будет украсть и передать партизанам. Немцев на заводе не было, они приходили иногда, посмотреть, как дела идут, и уходили, заводом руководил хохол, с вислыми длинными усами, к нему обращаться было нельзя, он был очень подозрительный и вредный. Мы все хотели его убить за вредность и преданность немцам, но нам не разрешали его трогать, чтобы не привлекать к заводу внимание (его поймали позже и расстреляли). Поэтому дядя Миша рассказал идею с колбасным цехом представителю немецкого командования в городке капитану Крайцеру, объяснил ему, что есть свободный цех в левом крыле завода, что от цеха можно будет получить много прибыли. Крайцер тщательно изучил затраты и предполагаемую прибыль, в итоге обрадовался идее и разрешил сделать цех. Но постоянные кражи на заводе возбудили подозрения у фашистов, они узнали, чья была идея с цехом, и к нам домой пришли трое немцев из гестапо. Я увидел их в окно, и дядя Миша говорит: «Вон идут ко мне, через черный ход тикай в лес». Я ушел к лесу, но не заходил в лес, спрятался, тогда меня не взяли, а вот дядю Мишу после ареста немцы сначала отправили в знаменитый на всю область концлагерь под Белой Церковью, потом посадили на машину и отвезли в Бабий Яр под Киевом. Где и расстреляли.

После ареста дяди Миши я продолжал тихо работать на заводе, поселился у знакомых. Наше подполье работало очень четко и без сбоев, после дяди Миши у нас только один раз, уже перед освобождением Фастова, попалась девушка Ольга из Омска, ее осенью босиком вывели, водили по снегу и все заставляли рассказать о подполье. В итоге немцы выпустили Ольгу с задачей привести несколько подпольщиков, но те, кого она знала, все убежали. В гестапо она назвала фамилии, а их найти не могут. Но тут быстро пришла наша армия, и мы сказали Ольге: «А ну быстро уходи отсюда. А то немцы тебя не расстреляли, так наши расстреляют за связь с немцами!» Она послушалась, наверное, и сейчас где-нибудь живет.

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное