Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

– Ваше отношение к комиссарам?

– Положительное. С замполитом сталкивался часто, он приходил, рассказывал о событиях, что ждет нас впереди, как обстоят дела на фронте, в мире, на Родине, они важную роль выполняли, замполиты в войсках сильно нужны были.


– С особистами не сталкивались?

– Однажды довелось. Подошел ко мне как-то особист, отвел в сторонку и сказал: «Расскажи или напиши о своем командире роты». Имелось в виду что-нибудь плохое, недостатки какие-либо указать. А я плохого о командире не слышал, отказался наотрез. Больше он ко мне не подходил.


– С бывшими военнопленными не встречались?

– Часто приходилось. Я спрашивал, чего они в плен попали, и, ясное дело, то контузия, то ранение. Таких людей строили в колонны, назначали старшего солдата или офицера из их числа, требовали у него документы. Далее он отводил свою колонну в какое-либо село, там ему документы вернут. Он выполнял все, а там никто ничего не возвращал, начинались для них проверки.


– Где находились командиры взводов и роты в атаке?

– Наши офицеры по тылам не прятались, находились с нами. Просто ему нет надобности вместе с отделением бежать, он где-то находится позади и видит общую картину боя, командует одному отделению остановиться, а другому отделению поддержать фланговым огнем или прорваться к вышедшему вперед отделению.


– Что всегда носили с собой, а от чего старались избавиться?

– Лопата и котелок всегда с собой, они нужны, а вот противогаз мы выбрасывали к чертовой матери, в эту сумку набивали себе патронов дополнительных. Сумка была удобная. К автомату давали 2 диска, в каждом 71 патрон, и на поясе еще патроны. Но на бой 2 дисков не хватало, поэтому патронов всегда старались взять как можно больше. Проблем с патронами не было, поближе к боевым действиям привозили ящики на машинах, потом перегружали на подводы и дальше к передовой. Когда патроны у нас заканчивались, то командир роты отряжал человек 50, и они брали по ящику патронов и несли к нам на позиции.


– Использовали ли вы немецкое оружие?

– Только фаустпатрон, автоматом их не пользовался, у нас свои хорошие были.


– Какое наше оружие вам не нравилось?

– Мне очень не нравился ручной пулемет, тяжело его таскать было, хотя и безотказный в бою.


– Самое опасное немецкое оружие?

– У них были шестиствольные минометы, похожие на наши «андрюши». Хотя, конечно, если наша «катюша» сыграет, то там 32 снаряда, а у них всего 6, но все равно и 6 стволов страшное оружие.


– Самое эффективное наше оружие?

– Танк Т-34, он грязь проходит, на своей большой скорости догонит, кого хочешь, кроме того, сам по себе быстрый и разворотливый. Хорошая машина. И на марше мы в основном на танках находились или на машинах, пешком намного меньше ходили.


– Что вы можете сказать об эффективности наших гранат и немецких?

– Немцы в этом отношении поумнее нас были. У нашей гранаты ручка была маленькая, а сама граната большая, у немцев же все наоборот – сама граната маленькая, а ручка большая, то есть ее намного удобнее кидать было, метров на 10 дальше докинешь. В то же время у немецких гранат запал был длиннее, чем у наших. Поэтому бывало, мы им гранаты назад кидали. И, кроме того, по разбросу осколков наши гранаты были лучше, эффективнее.


– На сколько бойцов обычно вырывался окоп?

– У нас были только индивидуальные ячейки. Только остановился, сразу вырывай окоп и живи там. И часто рыли, в день раза по два.


– Кто обучал вновь прибывшее пополнение?

– Офицеры, но тут сложно сказать, что молодых мы берегли, я, к примеру, в отделении был самым молодым по возрасту, хотя и уже командир отделения.


– Кто входил в ваше отделение?

– Все молодые очень были, особенно мне памятны мой друг по подполью Володя Незгодзинский и Миша Вовк, настоящий хохол, такой высокий. Один раз Мишке пуля по касательной попала в живот, он заорал, схватился за живот, начал кричать, мы его отвели в медчасть, ему там кровь отмыли для перевязки, и оказалось, что пуля по пузу только чуть чиркнула. И не ранило ничего, у него просто болевой шок был. И вот Миша Вовк спас меня в Берлине – он увидел, как ко мне кто-то сзади подбирался с ножом, и застрелил его.


– Каким было снаряжение разведчиков?

– Строго по уставу каждый солдат имел автомат, 2 диска, побольше патронов и 2 гранаты. У всех нас было такое оружие, я только еще фаустпатроны всегда с собой носил. Если кто носил и другое оружие, то только так, чтобы не видело начальство, а то можно было в штрафники угодить.


Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное