На волка слава…

Я бы с удовольствием поколотил его. Разве не было основания? «Я так разыграл сейчас Эмиля». А убийцы? Им тоже так хорошо удается разыгрывать людей? Шутка! Но эта шутка сломала меня навсегда. Как подумаю, что во всем мире, повсюду, дети находятся во власти своих родителей, меня сразу начинает трясти. Да за эту шутку его следовало бы поколотить не раз, а целых сто раз. Но (система) отца колотить нельзя. К счастью, я удержался. А то люди, в простоте душевной, могли бы еще сказать, что я ускорил его смерть. Потому что, надо сказать, он умер. Чуть позже. От перитонита. Я даже немного переживал. Серьезно. Но не была ли моя грусть тоже данью системе? Поди разберись. Переживания ведь заразительны. Мать ведь плакала. Но вот что интересно: плакала она только в том случае, если к нам кто-нибудь приходил. Это тоже стоит отметить. Допустим, она стояла у плиты и готовила омлет. Кто-то приходил. Госпожа Шампьон или госпожа Набюр. Моя мать вытирала руки о фартук и тут же начинала плакать. Так вот сразу, ни с того ни с сего. Как у фотографа, когда лицо принимает определенное выражение. Все черты ее лица начинали двигаться, собирались в гримасу. И вот уже поток слез. Потом визит заканчивался.

— Ладно, — говорила она.

И снова принималась за свой омлет с обычным выражением лица. Не то, чтобы она не переживала. Вовсе нет. Просто я думаю, что слезы для нее были как бы своего рода роскошью, которую она могла позволить себе только во время чьего-нибудь визита, когда она все равно не могла заниматься больше ничем другим. А по окончании визита эту драгоценность следовало убирать в сервант, как кофейник, которым пользуются только по воскресеньям, и приступить к повседневной работе. Так мне во всяком случае кажется. Я просто пытаюсь объяснить. Или, может быть, она видела в этом своеобразное проявление вежливости, которого нельзя лишать людей, чтобы не получилось, что они пришли напрасно.

У меня тоже было муторно на душе. Учитывая особенно, что я тогда уже подумывал о том, чтобы снять комнату и жить своей жизнью. И вдруг, паф! Эти две женщины, свалившиеся мне на голову. Хотя материально они не нуждались во мне. Жюстина вполне зарабатывала себе на жизнь. Но куда деться от системы. Дядя Эжен, лейтенант полиции в отставке, говорил:

— Эмиль, теперь у этих двух женщин надежда только на тебя.

Пришлось остаться. В качестве третьего лишнего для их ругани. О, как же они ругались, эти женщины! Я возвращался домой. И всегда заставал их обливающими друг друга помоями. Из-за сущих пустяков. Обе осатанело доказывали свою правоту. Не допуская и мысли, что последнее слово останется за противницей. Я говорил: «Может, все-таки хватит.» И тут обе набрасывались на меня. «У тебя нет характера», — говорила мать. «Заткнись, рогоносец», — добавляла Жюстина. Рогоносец? Это я-то? Человек, только-только утративший свою невинность! Но таков мир. Суетная болтовня людей.

ГЛАВА VIII

Итак, я повторяю, эпизод на улице Жермен-Пилон не имел для меня никакого значения. Никакого. Дым. Сновидение. Откровение, утверждают люди. Говорят, что впервые переспать с женщиной — это откровение. Но откровение чего? Никто не знает. Предположим, вы никогда не видели газеты. Так вот. Я беру вас за пуговицу и говорю: газета — это то-то и то-то, столько-то сантиметров на столько, фотографии в середине, а по сторонам — текст. Ладно. А затем я показываю вам газету. Вы что, испытаете откровение? Так и с любовью. Еще до эпизода на улице Жермен-Пилон я знал, что это такое. Мог, во всяком случае, составить себе представление. Я знал, как устроена женщина. Не говоря уже о том, что анатомию белобрысенькой я даже и не разглядел как следует и из-за того, что свет был плохой, и из — за своего собственного смущения. Голова у меня была занята другим. А ведь всем известно, что когда о чем-то думаешь, то наблюдать очень тяжело.

А раз так, то что, разочарование? Некоторые считают, что это разочарование, потерять невинность. Что человек говорит себе: надо же, а я-то думал… Что у многих портится настроение. Что некоторые чувствуют себя оскверненными. Что появляется желание принять ванну. Люди испытывают столько всего. Я же ничего не заметил. Ни во время, ни после. Да я и не ожидал чего-то особенного. У меня было скорее ощущение, будто это происходит как бы немного в стороне от меня. И ничего больше.