На волка слава…

Есть еще одна вещь, которую я непременно должен сказать о Розе. То, что я никогда не слышал от этой женщины никаких мелочных суждений. НИКОГДА. Я уже говорил, что ей было на все наплевать. Да, но не в том смысле, что она умаляла или принижала. Равнодушие, да, но не насмешка. Не сарказм. Или если насмешка, то, я бы сказал, спокойная, доброжелательная. Да и то очень редко. Я просто обязан произнести это слово: эта женщина научила меня УВАЖЕНИЮ. Взять, например, Эжена. Она изменяла ему. Хотя, что значит изменяла, если он все знал. Она изменяла ему, но никогда не сказала мне ни единого слова, которое могло бы причинить ему какой-то ущерб, выставить его в невыгодном свете передо мной. Возможно, так происходило, потому что она уважала себя. Может быть, это странно звучит, но чувствовалось, что она думает о себе с уважением. И даже, скажем, обо мне. Я не очень много для нее значил, все так. Но в той мере, в какой я существовал, она меня уважала. Например, у меня бывают дни, — как у всех, я думаю, — когда не получается. Когда я не очень эффективен. В постели, я имею в виду. Так вот. Мадемуазель Пук в таких случаях (хотя ее это не слишком интересовало) всегда комментировала. «Это любопытно, — говорила она. — Ты должен об этом поговорить с врачом». Это меня действительно раздражало. С моей женой было то же самое. Каждый раз неудача вызывала у нее смешок. Унизительный. А вот Роза вела себя так, будто ничего не видела. Не в форме? Ну и ладно. Она говорила о чем-нибудь другом. Ей было плевать на все. Но есть ведь разные манеры плевать. Она плевала без злобы. И постепенно я тоже стал на все плевать. И вот теперь я понимаю, как это было замечательно. Причины? Никаких причин. Ноль. Существовать. Но существовать по-настоящему. И она распространяла это вокруг себя, как флюиды. Как-то раз вечером — Роза не собиралась приходить ко мне в тот вечер, — так вот, вечером возвращаюсь я к себе домой и вижу на лестничной площадке перед квартирой Розы долговязую сестру Эжена, которую встречал у них довольно часто.

— Не повезло, — сказала она. — Никого нет.

— Подождите немного. Они должны скоро прийти.

— Как досадно.

— Пойдемте тогда ко мне. Посидите.

Рослая женщина с длинными, плоскими щеками, в пальто из материала под кротовый мех. В общем, ничего, но костлявая. Так вот! Почему мы с ней оказались в постели? Просто так. Без всякой причины. Было ли у нее желание? Да нет. И у меня тоже не было. Мне она была совершенно не нужна, эта женщина. И я ей тоже наверняка был не нужен. А если так, то какая причина могла нам помешать оказаться в постели? Нам надо было как — то скоротать четверть часа. И мы не знали как. Мы были в комнате, как два дымка. Моя рука на ее колене — дымок. Ее рука на моей груди — дымок.

— Может, мне лучше снять пальто…

Нас толкали друг к другу стены вокруг нас. И скука. И серый цвет уходящего дня. Такое было ощущение, будто растворяешься в нем. И чтобы совсем не раствориться, необходимо было сделать какой-то жест. Бывают же моменты, когда кажется, что, может быть, сейчас умрешь, если не сделаешь какого-нибудь жеста. И вот моя рука уже на ее колене. И потом, нужно же ей, моей руке, где-то быть? Разве не так? У нее есть определенный вес. Надо было ее положить. А затем в какой-то момент появляется желание. И человек замечает, что перестал скучать. Ложишься в постель. Облако. Дымок над дымком. И вот она уже встает, расправляет юбку.

— Наверное, Эжен уже вернулся.

— Возможно.

Вот она уже стоит в пальто.

— Господин Мажи, вы ведете себя неблагоразумно.

Это была уже система. Система, которая возвращалась вместе с пальто. Манера говорить. Уловки. Неблагоразумно? Почему? Она вряд ли сумела бы ответить. Почему это было менее благоразумно, чем если бы мы оба сидели и каждый читал бы газету, или если бы я попросил ее пришить мне пуговицу? Она ушла. Время от времени я встречал ее. У Розы.

— Здравствуйте, господин Мажи, — говорила она.

Как если бы ничего не было. ПОТОМУ ЧТО НИЧЕГО И НЕ БЫЛО. Ничего, если не считать, что с ней я просто лишний раз коснулся дна безразличия. Но я был глупым тогда. Не знал, что это и есть счастье.

ГЛАВА XVIII