На волка слава…

— Я думаю, что могу кое-что сделать для вас.

Мундштук трубки, направленный на меня. Веселая улыбка на лице. Потом, наклонившись ко мне и хлопнув меня по колену, он сообщил:

— Мажи, у нас в министерстве появилась вакансия.

Пауза. Рука по-прежнему на моем колене.

— Я сразу же подумал о вас.

— Вы очень любезны, господин Мазюр.

Повернувшись в кресле, он сказал:

— Послушайте, я не хочу, чтобы вы приняли решение, не подумав. Риве — это, конечно, хорошая фирма. Серьезная. Может быть, там вас ожидает хорошее будущее. Но положение, Мажи. Для того, чтобы добиться положения, есть только один путь — министерство.

Посасывание трубки.

— Я уже проконсультировался с господином Раффаром. Он готов поддержать вас. Если вы согласны, он завтра же поговорит об этом с главным начальником.

Короче говоря, машина завертелась, и через два месяца я был служащим в Министерстве здравоохранения.

И госпожа Мазюр, с радостью:

— Ну вот, теперь вы в нашем лагере, дорогой Мажи.

Но кого мне все-таки удалось удивить, хотя бы один раз, так это Розу.

— В министерстве? Надо же!

— Да, моя дорогая Роза.

Она не могла прийти в себя от изумления. Потом прижала палец к уголку рта, вытянув вперед подбородок. Это свидетельствовало о том, что она задумалась.

— Скажи, пожалуйста, у этого Мазюра, наверное, есть причины, чтобы проявлять такое участие в твоей судьбе.

Вот она, слабость. Надлом, который бывает даже в самых приятных характерах. Хотя, надо сказать, сама Роза не затрудняла себя причинами. И она знала об этом. Тем не менее ей случалось искать причины у других.

— Сколько, ты говоришь, у него дочерей?

— Четыре.

— М-м.

После этого мы активно занялись осуществлением наших взаимных желаний. И после этого же, но чуть позже, как-то раз вечером, Мазюры высказали мнение, что мне стоило бы организовать какой-нибудь ужин, чтобы отпраздновать мое назначение.

— О, это было бы забавно!

Четыре дочери Мазюров запрыгали от удовольствия.

— Мы не просим от вас никаких роскошеств, а, Мажи, так, небольшой легкий ужин в манере Генриха IV.

Это что еще за манера такая? Жаркое из курицы, может быть?

— Вы могли бы даже осуществить это здесь, у нас, так ведь, Марта? Вы холостяк, неустроенный, мы же понимаем.

Я сказал: хорошо. В определенном смысле это было даже кстати, поскольку у Риве, где мной были довольны, мне дали премию в тысячу франков по случаю моего ухода.

— Кого пригласить?

Ортанс уже взялась за карандаш. Методичная.

— Кого? Так, значит…

Господина Раффара, разумеется. Во главу списка. И его жену. И их мальчугана. Главного начальника? Можно попытаться, но он не накоротке с персоналом. Он, скорее всего, откажется. Но жест, наверное, его тронет.

— Вашу матушку, конечно…

— Моя бедная мама? Поездка утомила бы ее.

Это уже был мазюровский стиль.

— И мою сестру. С мужем. Он работает в фирме, которая называется «Беансеи».

Госпожа Мазюр одобрительно промурлыкала. Я хотел пригласить также Розу с Эженом. Но господин Мазюр возразил:

— Заметьте, Мажи, я очень хорошо понимаю ваши чувства, но… Вначале мы думаем, что навеки сохраним всех своих друзей, потом…

— Если они хорошие люди, — сказала Ортанс.

Я настоял на своем. Пригласил их. И мне кажется, я никого не удивлю, если скажу, что из всех приглашенных (за исключением, конечно, мазюровских женщин) они вели себя лучше всех. Потому что в конце ужина господин Раффар рассказал несколько очень даже непристойных анекдотов. Например, про мух. Крикнув своему отпрыску:

— Эдгар! Уважай своего отца. Не слушай.

Мазюр и Гюстав были сильно навеселе. В то время как Эжен ограничился тем, что спел вполне приличную песню, которая называлась «Мама» и которая заставила всех прослезиться, всех, даже нанятого на вечер официанта из «Улитки», который, изнемогая от избытка нахлынувших чувств, вынужден был опереться на плечо господина Раффара. Это был успех! (У всех, кроме Розы, конечно, которой было наплевать.)

— Ах, месье, — приговаривал Раффар, — эта ваша песня, скорее даже песнь, эта поэма, я бы сказал. И вы — друг нашего весельчака Мажи? Такой сентиментальный человек, как вы. Ведь вы действительно сентиментальны, месье.

Потому что для господина Раффара я был весельчаком. Однажды он увидел, как я смеялся. С тех пор я навечно остался в его глазах весельчаком. Так он и представил меня в министерстве. Это даже вызвало у некоторых разочарование.

Что касается Розы, то я слышал, как она разговаривала с Шарлоттой.

— Ребенок, мадемуазель. Настоящий ребенок. За него надо думать обо всем.

Это обо мне Роза говорила. Словно мать о своем сыночке. Резонно. Да, клянусь вам, надо было бы иметь сильно извращенный ум, чтобы догадаться о реальном положении вещей.

А Шарлотта слушала ее с выражением маленькой девочки, которая едва сдерживается от смеха, и мысленно саркастически говорила: плети, плети, старая дуреха, если бы ты знала, что я делаю с твоим простачком, почесывая ему грудь. Между тем Роза продолжала:

— Но в сущности, вы знаете, он очень хороший.