На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

28 июня. Я в наряде – дневальный у тумбочки. Дивизион вышел на парад. В городе на центральной площади идет смотр строевой подготовки и строевой песни. Участвуют три стрелковых батальона, пулеметный батальон и артиллерийско-минометный дивизион… В казарму изредка долетает неясный шум толпы, отдельные выкрики команд и могучий рев многоголосой массы людей. В казарме тишина. Но вот открываются ворота, и строй ликующих курсантов пятого артиллерийско-минометного возвращается в казармы – пятый артиллерийско-минометный стал победителем смотра!

29 июня. Ожидается инспекторская проверка училища каким-то генералом. У ротного начальства свои заботы: дисциплину закручивают на «все гайки», полы в казарме драят до полного блеска. Чтобы койки выглядели ровными, под одеяла запихиваются специально заготовленные рейки. Сапоги чистят до одури. Подворотнички, портянки, носовые платки стирают и меняют по несколько раз в день. Но самое страшное, чем могла угрожать нам генеральская инспекция, – это угроза машинки в руках старшины, уже занесенная над нашими головами. За месяц наши волосы успели отрасти и превратиться в подобие ежика. Мы дорожили этим ежиком, казалось, более самой жизни. Для нас – москвичей – стрижка наголо под машинку отождествлялась с ущемлением нашего человеческого достоинства.

– Мы не арестанты! – бунтовал Костя Бочаров.

На протяжении всего курса обучения мы вели затяжную и порой небезрезультативную борьбу с батальонным и ротным начальством за минимальный клочок волос на макушке под пилоткой. Краснобаев свирепел при виде непокорного ежика – и машинка в руках Бычкова становились реальной угрозой.

– Нэ дам обижать мальчишек, – кричал он на капитана Краснобаева, – им самим скоро командовать придется!.. Я большэ тэбя понимаю – у тэбя одна палка, а у мэня чэтырэ…

30 июня. По батальону ползут слухи о том, кем и когда нас должны выпустить и куда направить. В Пуховическом прошла аттестация – их обучали пять месяцев. На улицах появились превосходно обмундированные, новопроизведенные лейтенанты. С двумя рубиновыми кубиками на петлицах, в хромовых сапогах, в кожаной скрипящей портупее, они вызывали наше восхищение. Только еще вчера на них было такое же хлопчатобумажное рванье, как и на нас, да еще вместо сапог – обмотки.

Занятия между тем идут своим чередом. Мы таскаем на себе, как это положено издавна, по шестьдесят фунтов выкладки на расстояние от пяти до восьми километров. В лесу и на полянах, где обычно проходят наши занятия, поспели ягоды – их тьма, и мы собираем в изобилии землянику, чернику, дикую малину, гонобобель. Местным жителям ходить по ягоды некогда, и все остается нам.

1 июля. С сегодняшнего дня начинается стажировка командования огневым взводом. Должности командира огневого взвода и командиров орудий будем исполнять по очереди. Остальные должны трудиться номерными при орудии. 82-миллиметровый миномет весит до шестидесяти килограммов, разбирается на три части и переносится вручную тремя номерами. 120-миллиметровый миномет, 45-миллиметровая противотанковая и 76-миллиметровая полковая пушки требуют конной тяги.

Стояла жара сухая, палящая, знойная – воздух прогревается до сорока градусов в тени. В строю на занятиях пить не разрешалось. Многие падали духом, скулили, а сержант Пеконкин ворчал:

– Что ноете, сосунки? Титьки мамкиной не хватает?! И то в соображение брать нужно, что всё здесь не взаправду, а по учебе, стало быть. А ну как «там» такая-то жара, да с этакой-то ношей бросок километров эдак на полета, под бомбежкой, да под обстрелом, да без жратвы и воды.

– Пить-то почему нельзя? – волнуются курсанты.

– А потому нельзя, – деловито рассуждает Пеконкин, – что от питья потом из человека силы исходят, водянка случается, сердце слабеет – вот похода человек и не выдерживает.

Я старался вникать в слова нашего сержанта и писал домой: «Самое главное – это держать себя в руках, не раскисать. Только тогда и можно чувствовать себя хорошо». И я тогда искренне верил в то, что умею «держать себя в руках».

Губы трескаются от жары, в горле пересохло, даже слюна глотается с трудом. Солнце в зените. Его лучи, достигая дна окопа, раскаляли глинистые бока его, словно печку. И нигде ни лоскутка тени. Сегодня я в должности подносчика мин и, бегая за снарядами, хлебнул украдкой воды из колодца. Спрятавшись в жидкой тени веток, которыми был замаскирован наш «склад боеприпасов», стал наблюдать за малорослым Николаем Морозовым, который, изнывая под тяжестью опорной плиты, весящей 21 килограмм, бегал по полю, исполняя маневр «смены огневых позиций».

Опорная плита миномета – самая тяжелая и неудобная часть. Мы таскаем ее по очереди и на спине, там, где ложатся лямки и вьючная подушка, гимнастерка становится задубелой от выступавшей на ней соли. Провинившиеся курсанты носят плиту вне очереди, и оттого она сразу же получила кличку «медаль за пререкание».