На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

15 октября. Весь день составляли эшелон, и наши вагоны гоняли туда-сюда по путям Котласского железнодорожного узла. Готовить что-либо на печке, кипятить воду, когда вагон постоянно толкают, останавливают и снова толкают, становится сущим наказанием. А у меня беда – я сломал свою деревянную ложку. Обычные армейские алюминиевые ложки неудобны: они гнутся и нагреваются от горячей пищи. Когда в армии харчатся на пару, в выгоде остается тот, у кого ложка деревянная, глубокая и не горячая. От моей расписной ложки остался лишь жалкий обломок, починить который не было уже возможности. На базаре ложки не оказалось. Олег Радченко, хлебая со мной из одного котелка, проявлял товарищескую солидарность, терпеливо ожидая, когда я зачерпну похлебки своим огрызком. Такая деликатность меня даже смущает.

16 октября. В ночь мы тронулись. Лейтенант Нецветаев сообщил нам, что едем мы не на Вятку, а по новой, недавно проложенной дороге на Коношу через Вельск. Нецветаев говорит, что он некоторое время работал в Вельске после окончания строительного техникума. За ночь проехали 43 километра. Метет пурга, и ветер воет со страшной силой. Ударившие морозы сковали болота. Места тут дикие и пустынные. Дорога одноколейная, и мы подолгу стоим на разъездах. Готовим себе пищу, ожидая своей очереди. Пшеница наша разбухла, и ее хватит на несколько раз.

В вагоне полусумрак. Мы лежим с Олегом на верхних нарах и тихо переговариваемся. Сегодня 16 октября. Год назад в Москве была великая паника. Ходили слухи, что Москву сдают без боя. По улицам, к восточным окраинам, идут толпы народа, едут автомашины, груженные барахлом. Пьяные банды громят магазины. На Горьковском и Рязанском шоссе нападают на транспорт и даже убивают. Весь день ждали выступления Сталина. И только к вечеру сообщили, что в Москве вводится военное положение и что паникеры, трусы и дезертиры будут подвергаться расстрелу.

17 октября. Утро встретило нас мрачным пейзажем: едем то вдоль сплошной стены высокого леса, то в окружении непроходимых болот и бескрайней тундры, поросшей кустарником и мелколесьем, то вновь въезжаем в вековую тайгу. Но не радуют нас ни лес, ни просторы. Места здесь глухие, дикие места. Ни единой живой души окрест. Поезд идет тихо, полотно дышит под колесами эшелона. Дорогу строили заключенные, и их лагеря, обнесенные колючей проволокой, с вышками по углам, просматриваются нами вдали. Небо черно-серое, низкие чугунные тучи нависли над горизонтом, давя на душу своею тяжестью. Ослепительно жестким, въедливо колючим впивается в глаза девственный покров снежного наста. Тянет зажмуриться, не видеть этого резкого и тягостного контраста между снежной пеленой и навалившейся громадой неподвижных черных туч. Коряво-уродливые, будто кем-то преднамеренно искалеченные, торчат среди холодно-неуютной пустыни силуэты стволов одиноких сосен и елей. Зияющей, беспросветномрачной чернотой смотрятся среди белоснежной равнины бездонные дыры не успевших замерзнуть болот. Пудовым камнем давит на сердце тоска. Хочется выть, несмотря на то что явной причины к тому нет… Чернеют лица некоторых курсантов, когда взгляд их падает на мелькающие вдали вышки лагерей. На нарах тишина. Москвичам не нужно ничего объяснять – они и так уже достаточно вкусили от «плода познания добра и зла» в свои девятнадцать – двадцать лет.

Проехали станции Лойга, Илеза, Кулой, Вельск. Идет мокрый, крупными хлопьями снег. В Вельске новый, из свежего леса вокзал, а далее – скудные и невзрачные постройки небольшого городка. Все занесено падающим снегом. На перроне военный комендант и несколько хмурых мужиков в трепаных телогрейках. Что-то неласковое, неживое ощущается тут на перроне, возле которого стоит наш эшелон. Двери вагонов открыты, но на платформу выход запрещен, об этом предупредили через дежурного. Ждут встречного поезда. Минут через двадцать на разъезде появляется облепленный снегом черный, пыхтящий паровоз. Тотчас послышались гудки, крики, команды, и наш эшелон, клацая буферами, тронулся с места…

В Коноше мы вышли на линию железной дороги Москва – Архангельск и ходко пошли в направлении Няндомы. Быстро темнело, и вот уже полог темной осенней ночи опустился и окутал все вокруг. Резкий колючий ветер врывается в щели неплотно закрытых дверей вагона, свистит и воет, обдавая спящих на нарах людей струей ледяного и влажного холода.

18 октября. В Няндому прибыли поутру. Мороза как не бывало – все раскисло под мелким и затяжным дождем. Всюду слякоть и грязь. Булыжная мостовая привокзальной площади покрыта жидкой и липкой глиной. Выгружаемся быстро, в темпе. Няндома за день пропускает по несколько эшелонов на Москву и обратно. Времени в обрез.