На Волховском и Карельском фронтах. Дневники лейтенанта. 1941–1944 гг.

– Лежим мы это на берегу какой-то речушки, – возбужденно заговорил Витька Денисов, – а ночь лунная-лун-ная, и морозец уже ледком речку от берега к берегу перехватывает. В пилотках холодно, уши мерзнут. А мы лежим. Вдруг слышу шорох и вижу лодку, а в лодке двое. Дыхание сперло. Беру на мушку того, что на руле, а напарнику говорю: «Бери на веслах!» Веду на мушке и почему-то крикнул: «Кто идет?!» И детский голос. Понимаешь – детский! «Тутошние мы». Они с матерью в город пробирались барахло на хлеб менять, на сухари. Нет! Ты понимаешь, тут диверсанты, а они за хлебом, ночью. Я ж их срезать мог как дважды два. У меня глаз верный, без промаха в десятку ляпаю! И что тогда?! Это, брат, пострашнее диверсантов.

– Ну а диверсантов-то кто из вас видел? – хитро подмигивая, спрашивает Парамонов.

– Это ты вон у Тольки Гунченко спроси – он тебе полный отчет даст.

И все из новоприбывших разом захохотали.

– Гунченко наш состоял первым номером пулеметного расчета, – начал свой рассказ Женька Холод, – а пулемет этот находился на особо ответственном участке – прикрывал брод на этой речушке, где мы в оцеплении были. Ночь, тишина, ни единого звука. И вдруг. Слышим: пулемет Гуна бьет длинными очередями, захлебывается огнем. Мы к нему, бежит взводный. А Гун кричит: «Диверсанты переправляются!» И не отрывает пальца от гашетки. Ну, мы тоже – кто из винтовок, кто из автоматов, пока патроны не кончились. Тишина. Всматриваемся в темноту, а там никого и ничего. Только перекатная волна камешки по броду катает. «Ты чего, – говорит взводный, – сдурел? Такую панику поднял?» А Гун ему и отвечает: «Так скучно же, товарищ лейтенант, тут ночью да в темноте сидеть».

Диверсионную группу противника в конце концов обезвредили бойцы истребительного батальона. Мы при этом не присутствовали. Но ходили слухи, будто бы когда их брали, они сидели спинами друг к другу со скрещенными на груди руками, с оружием, сложенным в трех шагах, как бы демонстрируя свое «арийское превосходство над нами». Так ли это было, не знаю! Слышали мы и о том, что диверсионная группа противника натолкнулась где-то на подразделение 909-го авиационного полка, была перестрелка, в которой погибло несколько девушек.

История гибели девушек из 909-го авиационного полка впоследствии послужила мотивом для повести Б. Васильева, а затем и для великолепного фильма режиссера Станислава Ростоцкого «А зори здесь тихие».

5 марта 1998 года я получил письма из Каргополя от Сергея Федоровича Голикова, бывшего курсанта 2-й роты 3-го стрелкового батальона, участника тех самых событий по ликвидации диверсионной группы противника в районе погоста Никольское, Рябово, Кузьмины Горы в октябре 1942 года:

«Девчата погибли. Их похоронили и поставили памятную тумбочку…

А безымянной могила стала где-то с 1954–1955 годов.

Чтобы восстановить, кто был захоронен, мне пришлось писать в „Подольский архив“, ветеранам 909-го авиационного полка. И только через семь лет установили, что девушки были из БАО – батальона авиационного обслуживания.

Договорился я с комендантом. Он дал мне автобус и четырех солдат. Могилу привели в порядок. Поставили новую тумбочку-памятник.

И вот не был я на этой могиле года три. Приходим с товарищами. А могилы-то и нет.

Нет и тумбочки-памятника.

Надо теперь опять все восстанавливать».

1 ноября. Начались регулярные занятия по строевой, по огневой, по уставам, по теории артиллерийской стрельбы, по тактике, по топографии. Пока мы еще живем в помещении школы, спим прямо на полу, на одних только матрацных наволочках. Но к праздникам обещают перевести нас в бараки бывшего Карглага на Красной Горке. Как утверждают, бараки вместительные, теплые. Их теперь ремонтируют, дезинфицируют и приспосабливают к требованиям военного училища. На территории своя баня, клуб, кино, больница, гауптвахта и даже карцер.